Пропавшая экспедиция - [79]

Сравнение себя с воробьем привело в уныние. «Нет, — решил я, — какой воробей? Причем здесь, вообще, воробей? Придет же в голову такое! Ни какой я не воробей — орел! Горный орел, парящий между скал! Ну, да — орел, орел-кукурузник! Ну, и что? Подумаешь, кукурузник! Все-таки, лучше, чем орел-стервятник!» Тоска по большой авиации нет-нет, а иногда, давала себя знать. Снова заныло, защемило что-то в груди, снова захотелось ощутить в руках штурвал тяжелого реактивного лайнера, для которого перелететь эти горы, все равно, что перешагнуть бугорок на дороге. Другие скорости, другие высоты, другое ощущение мира.

Да, за время работы в отряде я стал по-другому относиться к малой авиации, я проникся к ней уважением, и с теплотой смотрел на эти маленькие, незаменимые на многих работах машины. Но большая авиация навсегда осталась в моей душе, и если бы сейчас предложили перейти на Ил-76, я бы ни за что не стал колебаться. Согласился бы с радостью. А, может, нет? Я уже, как-то, душой прирос к этому аэродрому на острове, к этой работе, к ребятам. Нет, пожалуй, остался бы. А, впрочем, чего я об этом думаю? Ведь никто мне ничего не предлагал, да и никогда не предложит.

Ближе к Южногорску погода ухудшилась, над землей, на высоте триста метров, нависли сплошные, серые облака. Но мы уже миновали горы, и их отроги, покрытые осенней позолотой лесов, сбегали вниз, к широким долинам. Мы шли между двумя горными массивами, с южной стороны поднимались суровые, неприступные вершины, покрытые вечными снегами. Но они уже не лежали на нашем пути, после Южногорска мы уйдем к океану, постепенно отдаляясь от берега, пока он и вовсе не скроется из виду, но потом сигнал приводной радиостанции на острове укажет нам путь. Я с радостью подумал, что теперь, наконец, у нас появится и ближний, и дальний привод. Радиомаяк, который закупили друзья Жан Поля в Дегире, мы везли с собой. Он так и не пригодился нам там, в долине. В экспедиции, которая должна была прилететь на Ан-30, уже не было смысла.

Несмотря на то, что Южногорск встретил нас неприветливо, настроение было приподнятое, ведь мы были уже почти дома. Тут уже никому не нужно было объяснять разницу между Ан-2 и Ан-22, можно было спокойно поболтать с ребятами, и даже возможность задержки вылета здесь не воспринималась так тоскливо, как если бы это было в Тангаре. Надвигались сумерки. Из-за низкой, сплошной облачности они наступали раньше, чем должны были наступить при ясной погоде. Но стрелка радиокомпаса уже указывала нам направление на дальний привод аэропорта, высота облачности и горизонтальная видимость, несмотря на стелившийся над землей неплотный туман, были выше минимума. Через несколько минут мы приземлимся.

Посадку разрешили. Вот-вот должна была показаться посадочная полоса. Вдруг резко ударили по глазам огни высокой интенсивности, указывающие направление к полосе. Диспетчер включил их, чтобы облегчить нам заход, но эффект получился обратный. Небольшой, легкий туман, висящий над самой землей, размывал огни, создавай марево, ореол, который слепил меня, и не давал рассмотреть саму полосу.

— Вот, черт! — проворчал я.—Надо попросить диспетчера, чтобы уменьшил яркость на две ступени!

Но не успел я это сказать, как яркость огней уменьшилась. Видимо, диспетчер в прошлом сам был пилотом, и понимал все без подсказок и просьб.

Вот уже показались огни посадочной полосы. Из сгущающихся сумерек возникла линия зеленых огней, обозначающая порог полосы, от которой тянулись две цепочки желтых, боковых огней, и цепь белых, расположенных по центру. Огни приближались, расступаясь в стороны, сливаясь в сплошные линии, плывущие нам навстречу.

Я жестом показал Жан Полю, чтобы он убрал газ. Лопасти винта, теряющего обороты, замелькали перед глазами, уменьшая прозрачность пространства. Следя за плывущей навстречу землей, расчерченной пунктиром боковых огней полосы, я добрал штурвал на себя, плавно подводя самолет к бетону, так, чтобы лишь по звуку колес, отсчитывающих стыки плит, можно было понять, что самолет уже не летит, а катится по земле.

— Ну, ты мастер! — с легким ехидством в голосе заметил Жан Поль, оценивая качество посадки. С моей точки зрения, она была безупречной. А Николай Иванович только тихо пробурчал: «Угу». Из его уст это «угу» звучало, как высшая похвала моей работы. Рудольф ничего не сказал по поводу посадки, он только вымолвил одну фразу, когда мы уже зарулили на стоянку:

— А пожрать бы не мешало.

— Погоди, успеешь еще пожрать, — ответил я, — нужно сперва Колю Клименко найти, вон, вертолет его на стоянке, значит, и он должен быть где-то здесь.

— Что? Коля Клименко здесь?! — в один голос воскликнули Валера и доктор Архангельский.— Что ж ты раньше ничего не сказал?!

— Не до того было, я еще много вам не рассказал, вы ведь даже не представляете, что мы нашли в горах, в одной пещере! Там хранятся древнейшие ведические тексты, как я понимаю, еще не известные ученым.

— И Вы об этом до сих пор молчали? — воскликнул профессор Мальцев.

— А что толку было говорить, когда мы были за четыре тысячи лет от них, — сказал Николай Иванович.