Пропавшая дочь - [36]

Короткая передышка – от этого дерганья руками и ногами, таскания тяжелого тела, схватки в поту, заливающем глаза. Он мог бы побежать дальше по дороге и найти укрытие за низкой стеной, но если остальные преследователи где-то рядом и он попытается подняться выше на холм, то в любой момент окажется в самой гуще врагов. Дома с террасами стояли по обе стороны дороги, и тому типу с дробовиком нельзя было позволить стрелять в этом цементном колодце, который напоминал теперь «воронку истощения», сулящую смерть.

Отец встал, сунул багровую руку под мышку, пошатываясь, перешел на узкий тротуар, затем потрусил вниз по холму мимо припаркованных машин, туда, где из-за крыльев и бамперов выглядывала толпа. Двое уставились, разинув рот, на ковыляющего к ним Отца, пораженные его дерзостью. Остальные пригнулись либо обратились в бегство. Из-за домов у него за спиной, из садов, из которых он только что выбежал, прибывало подкрепление. Они тяжело дышали, как старые фермерские лошади, на которых пахали землю.

Вдали завывали сирены. Может, у «Коммодора», а может, где-то дальше, где случился другой кипиш.

На ватных ногах Отец, наконец, добрался до того места, где видел типа с дробовиком. Тот быстро выскочил из укрытия между коричневой машиной и желтым мусорным контейнером, оставленным ржаветь у обочины. Поднялся из пыли, сыпля ругательствами – красный веснушчатый монстр в старой спортивной куртке с мясистыми плечами и руками, напоминающими красные клубни. Его багровое лицо сочилось потом из-за нервов и усилий, потраченных на преследование добычи. Этот тип знал, что все будет решено сейчас, в считаные секунды, и вскинул двустволку.

Отец выстрелил ему прямо в рот практически в упор. Он сделал это не думая. Просто дал испуганному и раненому зверю, сидящему у него в голове, прицелиться и спустить курок с расстояния, с которого невозможно промахнуться. Здоровяк отшатнулся, выронив дробовик. Тот зазвенел об асфальт словно будильник, возвещающий, что пора остановить это варварство. Тип упал на колени, затем на лицо, руки какое-то время шевелились возле головы, после чего обмякли.

Отец перешагнул через широкую подрагивающую спину и попытался подобрать дробовик, но его причудливо распухшая рука не смогла бы поднять и ложку. Дробовик был старым, со сломанным деревянным прикладом. Возможно, раньше принадлежал какому-нибудь фермеру или стрелку по глиняным голубям, но попал в не те руки, как и все вещи, способные причинить вред. Отец ногой забросил дробовик под припаркованную машину и, пошатываясь, побрел посреди улицы прочь. Если он не сможет добраться до боковой дороги, то окажется в ловушке.

От возвышенности, оставшейся позади, он был отрезан, поскольку на улицу из переулка вышла уже большая толпа мужчин. Посыпались выстрелы. Одна пуля просвистела очень близко, другая попала в дверь машины, прямо за ватными от усталости ногами Отца.

Отец поспешил повернуть направо, на другой узкий и крутой склон. Он верил, что сможет преодолеть еще ярдов пятьдесят, после чего сердце просто не выдержит. Даже адреналин не поможет ему двигаться дальше или заглушить боль в пробитой руке. Сзади послышался рев приближающихся машин. Вот почему полиция не вмешивалась. Если пытаешься остановить их здесь, если встреваешь в их дела, окна начинают биться, машины гореть, а из толпы звучат выстрелы.

Вот и все.

Отец упал в маленький бетонированный палисадник, еще один хостел с пестрыми стенами. Там он захныкал и затрясся всем телом. Он напоминал взмыленную рабочую лошадку, протащившую стальное артиллерийское орудие через заполненную грязью траншею. Встав на колени, он попытался восстановить дыхание и прогнать мелькающие перед глазами образы – раны в головах его сегодняшних жертв и предсмертное выражение их лиц. Этого никогда не должно было случиться, этим не должно было закончиться, но некий извращенный дух, сидящий внутри него, смотрел на него с восхищением.

Отличное место, чтобы умереть.

С улицы, откуда убежал Отец, доносились крики, гневные голоса, лай, команды, будто люди собирались учинить погром. В переулок, где он укрылся, никто не заехал и не забежал. Но из-за угла выглядывали лица, посматривая туда, где за низкой стеной он стоял на коленях – загнанный в угол, запыхавшийся и мокрый.

Он слышал, как по узким переулкам внизу едет в сторону шумящей толпы какая-то машина. Она просигналила. Последовал разъяренный стук кулаков по крыше или капоту, затем удары ног по двери. Машина с визгом ускорилась в ответ и свернула на боковую улицу, где он прятался. Отец не понимал, что все это значит, но предполагал, что возникли некоторые разногласия насчет того, кто должен его убить. Но живым его не возьмут, и он осознал это с ясностью, которая вызвала у него и удивление, и облегчение.

Отец приподнялся над низкой стеной, чтобы открыть по машине огонь. По окнам, по ее пассажирам. В его баке хватало топлива, чтобы осуществить это желание. Они узнают его. В те последние мгновения, стоя на коленях, в месте, которое он презирал, он разделит с ними свое бремя – груз, который забрал все, о чем он когда-либо заботился. Все они познают черное горе и ярость, холод, поселившийся в сердце, который сильнее любого дефицита, нищеты и распрей в этой смертоносной жаре. Они узнают, что человек за один день может потерять всего себя и никогда не восстановится от этого.