Пропащий - [2]

Порыв холодного ветра швыряет горсть снежинок в лицо, мороз ледяными пальцами на мгновение прищемляют щеки. Данила отворачивается, нос прячется в теплой берлоге шарфа. Счастливое бормотание прекращается, Данила ежится, плечи приподнимаются, лицо до бровей скрывается от колючего дыхания середины января. Внезапно память извлекает из каких-то совсем затхлых уголков строки забытой песни: «Как прекрасен этот мир, посмотри. Как прекрасен этот мир!»

— Так, стоп! — говорит Данила слегка заплетающимся голосом. — Что-то я распрыгался, как заяц по весне. А чем же так хорош этот мир? Первое — из рядового бакалейщика я стал синтомицином … т-пруу!… из эникейщика я стал сисадмином! И пусть теперь Ирка Дрыгина из бухгалтерии попробует бортануть меня, как прошлый раз, когда у нее счета не сошлись и она во всем обвинила меня! Типа программу не так настроил. Второе: клево отметили старый Новый Год. Не то, что новый Новый, когда упоролся, как свинья, облевал под столом туфли Наташки секретарши. Сидел, как примерный, прихлебывал шампусик и больше ни-ни. Ирка совсем по другому на меня смотрела! А какие сиськи у нее! Просто залипаешь с первого зырка, даже моргать не хочется. Офигенная телка! Ради такой можно и на тренажерах покорячиться недельку другую. Она вроде ходит в «Спортлэнд» на третьем этаже торгового центра. Завтра же пойду!

«А что же третье? — задумался Данила. — «Двушка» на третьем этаже есть, спасибо деду за Победу, завещал правнуку героя — то есть мне. С чистой совестью отдам старую хату бывшей, дети с ней остались. Ничего не болит, если не считать головы с похмелюги. Чему нужно вставать стоит, бабла хватает. Думай!» Но думать не получалось. Вернее, придумать третью причину для полного счастья Данила Уголков придумать так и не мог. Он где-то читал, что горя и радости в жизни должно быть пополам. Какой-то умник написал, Достоевский, что ли? А где писал? В смысле, в какой книге-то, у него их штук двадцать, не меньше. Мысль зацепилась за цифру, словно котенок за нитку, принялась тянуть и разматывать невидимый клубок, удивляясь и ужасаясь одновременно — как это возможно вообще, написать столько громадных книг гусиным пером? Да макать в чернильницу — тогда чернилами писали или пастой? — замучаешься, не то что буковки выводить. А ведь еще думать надо, что именно писать. Да еще без ошибок, потому что автопроверки правописания не было! Или уже была? И как меня вообще угораздило прочесть целую книгу, да еще и Достоевского! Наверно, болен был.

Обледенелый тротуар выскальзывает из-под ног, Данила нелепо машет руками, пытаясь удержаться от позорного падения. Вокруг никого, в столь поздний час, да еще и в холод собачий никому не взбредет в голову гулять. Разве что совсем влюбленным или тем же собачникам. Скользкий, как намыленная тарелка, асфальт уложен чуточку под уклон. Данила медленно скользит вниз, растопырив ноги и руки для равновесия. Каждый, кто хоть раз в жизни падал на лед, знает, как это больно. Данила бы стать на карачки да переползти на обочину, где утоптанный снег. Или сесть, но почему-то было стыдно. А изображать начинающего канатоходца не стыдно?

Данила бросает косой взгляд в направлении движения, появляется какое-то темное пятно. «Наверно, чистый асфальт! — радостно подумал Данила. — Там остановлюсь». Ему порядком надоело балансировать на растопыренных ногах и таращиться вниз, будто сторублевка с подошве прилипла. Он даже слегка отталкивается пяткой, что бы скользить быстрее.

До асфальтового островка остались считанные сантиметры, когда Данила еще раз посмотрел на него. Пятно обретает идеально круглую форму и размер крышки канализационного колодца. Только вот самой крышки не было! Вместо добротного куска железа на Данилу смотрел черный глаз бездонной пропасти, из которой пахло отвратительной затхлостью, густыми клубами идет пар с какими-то микроскопическими голубыми искорками, словно там, внизу искрят пучки тоненьких проводов. Воображение тотчас услужливо рисует цветную картинку — кроваво-красные кирпичные стены колодца утыканы невесть откуда взявшимися здесь проводами, торчат оголенные концы, искры сыплются бенгальскими огнями, а внизу, в мрачной глубине тяжело ворочается поток коричнево-зеленых нечистот. Лопаются пузыри на бугристой поверхности, жижа издает булькающие звуки, поверхность шевелится, как восходящее тесто.

Данила сложно ругается нецензурными выражениями, одновременно глядя по сторонам в поисках «за-чо-бы-зацепицца». Хренушки! Ни протянутой руки помощи, ни забора, ни скамейки — даже бордюр долбанный куда-то пропал! Пришлось срочно забыть о возможном позоре и шустро брякнуться на задницу, одновременно упираясь пятками в лед и отталкиваясь руками. Движение замедляется, но продолжается и это обстоятельство сулит полную хрень. Данила изо всех сил сучит ногами, изображая гонщика велосипедиста, однако черная дыра приближается. Облако непроницаемого тумана выбирается из колодца и некая сила неумолимо тянет его внутрь, и лед под задницей вовсе не лед, а какая-то очень скользкая субстанция, только лишь похожая на лед.