Проникновение - [54]

Мы — две стороны Луны, волны прилива и отлива. Когда готовы простить, рассказываем свои истории друг другу, сплетаясь в одно целое. Переходим на «я и ты». Когда прошлые обиды отдаляют, говорим в одиночестве, о любимом как о постороннем, в третьем лице.

— Кира, ты слышишь меня? Откликнись! Поговори со мной!

Тишина. Песок извивается над вершинами дюн змеиными языками.

«Ты пожертвовал сестрой ради Киры», — сказал на пароме Аморген. Знал, что жрица украла мой сон вместе с семенем. Ребёнок мог бы стать мостом меж нашими берегами, встречей половинок души. Но, как некогда яркое солнце, война ослепила нас: жрица сожгла корабли, я выбрал меч. В тот век никто из нас не почувствовал новой жизни.

«Видишь ли, Кира, в каждом возвращении, когда избегаем смерти, ветка реальности сходится с той веткой других людей, которая иллюстрирует нашу смерть предыдущих воплощений», — и в последний наш раз протянул цветы, столь любимые сестрой, тебе случайно, не задумываясь, что сделал, не ощутив их всепроникающего запаха. Лилии, цветы забвения.

— Я помогу тебе вспомнить, — сказала на мосту над Прагой.

И облака поплыли по небу от тебя ко мне.

* * *

Облака Ульвига принимают в пути странные формы. Одно из них было похоже на птицу, взлетело над нами и расплескалось дождём. Я вымокла насквозь, а Кира с Ульвигом увидели радугу. Кельты верят, что радуга — мост между Асгардом и миром людей, а я считала её аллегорией любви.

«… не выбирать дом, а согласиться на первый попавшийся, где предложат согреться», — вспомнила, выжимая свитер. Плащ мешал карабкаться на мост, опрометчиво скинула его в море.

Глаза ангела на картине — глаза Арно. Не уберегла, потому что смотреть в них нестерпимо больно. И горячо. Плавишься заживо, хочется отвернуться.

— Ангелами становятся отчаянные души, чтобы взять в руки нож и отрезать себе крылья.

— Да уж, тебе страх был неведом.

«Ген искателя приключений, — рассказывали с экрана, — гонит их вперёд, в неизвестность, такие люди вращают Землю и способствуют развитию цивилизации. Разожгли огонь и начали добывать железо, открыли новые континенты и повели за собой на войну. Им свойственна отличная от нашей реакция на опасность: то, что нас пугает и отталкивает, их непреодолимо влечёт, как горный пик альпиниста. Если бы мы все были такими, то человечество давно бы вымерло, но к счастью, большинство из нас предпочитает сидеть дома и воспитывать детей». Ульвиг тоже говорил об этом. Ген риска! Насмотрелись научного бреда, пытаясь заснуть в душных номерах отелей в чужих городах. Надо же на что-то переключать канал «Euronews» с его бесконечными дефолтами, кризисами, безработицей, революциями, природными катаклизмами и точками невозврата. Неприкаянность, когда маешься, убивая время, потому что не можешь потратить его на нечто лучшее, чем ожидание. Но того, кто нужен, никогда не бывает рядом.

— Хочешь, пойду с тобой на землю?

— Убери нож. Жертвы принимают от тех, кого выбрали.

Загадала дом и мужчину. Обрела дорогу и ангелов-хранителей — пару, за оба плеча. Не дотянуться, не дотронуться. Высекаю статуи: холодны, но лица их помню на ощупь. Они — близко, а вы — далеко, они — мои, а вы принадлежите всем семи ветрам сразу.

— Тот, кого покидаешь вопреки своей воле, навсегда остаётся с тобой.

— В словосочетании «неосознанный выбор» ключевое слово всё же «выбор». И выбирает человек однажды — когда позволено выбирать, а дальше всё повторяется из жизни в жизнь по не зависящим от него обстоятельствам. Я отказалась от чаши, а ради жезла или меча не так уж и важно. Если выбрал себя, а не другого человека, то вряд ли когда-либо полюбишь по-настоящему, будешь пить и пьянеть.

— Чашу должны протянуть любимые руки.

Озеро Ошо[96] — идеальная любовь и вся моя жизнь. Двое влюблённых живут на разных берегах, а встречаются на острове посреди воды, не докучая друг другу совместным бытом и излишними прикосновениями. С Арно озеро уместилось в однокомнатной квартире в Сочи, а с тобой растеклось по всей планете. Тебе требовались километры личного пространства — города и страны! «Я люблю незнакомцев, — говорил ты, — наблюдать за ними со стороны. Люди издалека выглядят, как деревья в старом парке, будто держат на плечах небо, а вблизи мельчают и съёживаются, как дешёвые джемпера после стирки». Возненавидела слово «незнакомец», как живого человека, врага. Заразилась твоей привычкой поэта перекатывать слова на языке, не замечая отсутствия их произносящего. И сохранила письмо — единственное не на стекле, а по электронной почте. Там, где ночевала, не было столь вместительных зеркал. «Когда переполняет страх, убежище ищешь в словах, — писал ты. — Но все слова — чужие, восковой плёнкой склеивают губы, будто целовал оплавленную свечу. Как выразить то, что скрывается за стеной из слов, за частоколом букв? Было бы славно сочинить свой словарь и писать тебе на „новоязе“! Не перебирать лоскуты истлевших строк, а светить внутренним оком, но это кто-то до меня придумал. Верить и быть живым[97] звучит одинаково, но когда пишешь, мешает немая упрямая буква».

Никогда не стыдилась ошибок в словах и не выбрала чашу без дна. Вы оба искали смысл за пределами пентакля, а у ребёнка мёртвого города и так с завидной регулярностью выбивали почву из-под ног, нужно было за что-то держаться. Мне не по силам лепить из дождя: вода испаряется. У неё всего три формы: облака, лёд и та, что в сосуде. И не формы вовсе, а процессы. We live leaving, перетекая за край. Хотя «жить» и «уходить»