Прометей, том 10 - [104]

Подтверждением этому предположению служит известная строчка из знаменитого, также предсмертного стихотворения Пушкина «Пора, мой друг, пора!..». Вот эта строка:

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

(III, 330)

Пушкин, как мы видим, не только высказывал в этом своём стихотворении «К другу стихотворцу» значительные мысли о поэзии и о поэте, но порою как бы предвидел сложный и трудный — беспокойный — свой жизненный и писательский путь, и этому беспокойному пути противопоставлял покой.

Одно юношеское стихотворение Пушкина, но как много оно даёт для его понимания, и притом в тот ранний период, когда он ещё только формировался. Мы увидим и в дальнейшем, как отдельные стихотворения Пушкина, открываясь нам при внимательном чтении на большой глубине, входят живой составной частью в цельный образ пушкинского гения.

2. К Пущину (1815 г.)

Стихотворение написано как приветствие Пущину в день его именин. Крайне любопытно, что посещение поэтом своего друга, чему и посвящено это послание, во многих деталях напоминает собою, наоборот, приезд Пущина к Пушкину в Михайловское.

Пушкин называет себя «пустынником», как он и вообще любил именовать себя в лицейские годы. Но с особо глубоким ощущением значимости и весомости этого слова Пушкин применяет его к себе в ссылке, в частности в Михайловском («Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился»). И вот получилось так, что не пустынник к Пущину явился в гости, а Пущин к пустыннику.

Далее в стихах поэт обращается к своему другу с ласковым советом:

Встречать не суетися

С парадного крыльца

(I, 119).

А сам Пушкин в Михайловском выбежал навстречу к своему другу именно с большою поспешностью и как раз «с парадного крыльца».

И в лицейских стихах, и в михайловской действительности, конечно, пирушка, а выражение «старинный собутыльник» как будто прямо родилось в Михайловском. Невольно также обращаешь внимание на строки: «Забудемся на час» и о времени, которое пускай «летит на почтовых». Так и в Михайловском оба друга отдавались этому забвению: Пущин сам приехал и уедет на почтовых, а пока пускай «на почтовых» летит время!

И наконец, и в стихах, и в действительности — десять лет спустя после написания этого послания — Пушкин говорит своему другу: «Ты вовсе не знаком… с нахмуренным попом», точно бы ссыльный поэт предвидел приход к нему святогорского игумена о. Ионы. Как было не вспомнить этих давних стихов во время свидания двух бывших лицеистов!

3. «19 октября 1827»

Стихотворение это коротенькое, приведём его целиком:

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли!

(III, 80)

Пушкин обращается к друзьям своим — товарищам по лицею в праздничный день его основания с пожеланиями, идущими из глубины сердца. Друзья эти и в жизни, и в стихотворении распадаются на две группы: как если б справа одни человеческие судьбы — благополучные и слева другие — далеко не благополучные. Но там и здесь — какой широкий охват жизни!

У одних (в первом четверостишии) есть, конечно, и свои житейские заботы, и заботы по службе; поэт ещё и уточняет, по какой именно: это царская служба, но вместе с тем он и ограничивается одним этим строгим определением, не прибегая ни к каким добавочным эпитетам. Дружбу зато он характеризует как открыто себя проявляющую на совместных пирах и даже именует её разгульною. Любовь, которая далее поминается, напротив того, дана в сокрытых её, сладких — не просто даже тайнах, а по-церковнославянски — «в таинствах», каковы, например, таинство покаяния, таинство причастия и др.

Но в какой иной мир попадаем мы во втором четверостишии, начинающемся такою же строкой, как и первое:

Бог помочь вам, друзья мои…

Охват судеб второго круга друзей едва ли не ещё более широк, чем тот, который мы только что видели. Здесь вместо дружбы и любви — бури и горе. «Житейское горе» — это уже не простые «заботы жизни», а бури также, несомненно, имеются в виду как жизненные, душевные бури. Оговорить это необходимо, ибо далее идут чужие края, где есть, конечно, и свои бури, но происходящие уже не в душе, а в природе. Пушкин, разумеется, чувствовал, что он имеет полное поэтическое право не давать какого-либо уточняющего характерного слова, которое подчёркивало бы, что он говорит о бурях внутри самого человека. Остановимся ещё немного на этом, ибо тут затрагивается вопрос вообще о том, как внимательно надо читать стихи.

В самом деле, обратим внимание на союз «и», как он использован в данном стихотворении, но сделаем это на фоне другого стихотворения, где также повторяется союз «и», ну хотя бы на фоне знакомого нам:

Всё в жертву памяти твоей…

Достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть абсолютную оправданность здесь этого многократного повтора «и» и запятых между ними. В стихотворении же, которое мы разбираем сейчас, повторное «и» прерывается и начинается перечисление понятий иного — географического — порядка, к которым упомянутые ранее «бури» никакого «географического отношения» не имеют, кроме лишь того, что они испытываются друзьями действительно далеко, далеко…