Промельк Беллы - [26]

Сейчас, когда я бываю в поликлинике Союза театральных деятелей, то вспоминаю Веру Георгиевну, потому что там в вестибюле сидит арфистка, которая играет, отвлекая пациентов от мрачных мыслей и звуков бормашины. Особенно эффектно она выглядит во время эпидемий гриппа, так как половина ее лица закрыта марлевой маской. Завладеть ее вниманием мне удалось только репликой, что я хорошо знал Веру Георгиевну Дулову.

Близился конец эвакуации. В начале 1943 года Большой театр и вместе с ним мы возвратились в Москву.

* * *

Годы моего взросления совпали с последними годами жизни товарища Сталина. Гигантская мрачная тень вождя народов подавила в стране все живое, и было ощущение, что мрак этот все сгущается.

Когда я окончил школу и после долгих раздумий решился поступать в Архитектурный институт, в стране проводилась идеологическая кампания, призванная уничтожить всякую возможную ересь. Пресса громила «низкопоклонников перед Западом» и «безродных космополитов». На партийных собраниях ниспровергались выдающиеся деятели культуры и искусства, носившие еврейские фамилии. Антисемитизм захлестнул страну. Было больно и стыдно видеть и слышать, как на самых авторитетных людей возводилась клевета. Рабское обожание, которое большинство населения вкладывало в создание образа вождя, невероятно оскорбляло внутреннее чувство правды. Особенно было невыносимо, когда это происходило рядом с тобой и холуйствовал близкий тебе человек.

На третьем курсе произошла забавная история. Нам было предложено задание спроектировать клуб или библиотеку — на выбор. Мы сидели за одним проектировочным столом с моим другом Игорем Лагутенко. Он был сыном известного архитектора, который вскоре, по пришествии к власти Хрущева, перекорежил всю Москву. Сделал все эти лежачие небоскребы — «хрущобы», которые сейчас сносят. Он был Герой Социалистического Труда, на машине ездил, конечно.

Мы с Игорем сидели близко друг от друга и смотрели, кто какую архитектуру делает. Я начертил какой-то ужасный клуб, но это не помешало моему чувству юмора. Игорь начертил тушью страшно длинное трехэтажное здание — библиотеку. С портиком и фронтоном посередине, с колоннами и фризом. Здание получилось совершенно безликим, но на фризе он сделал карандашом надпись: «Библиотека им. И.В. Сталина». Это вызвало у меня раздражение, протест. Сталинские репрессии не обошли нашу семью. Все эти годы во мне зрела ненависть к режиму, и меня разозлило это его посвящение. И я сказал в доверительном дружеском разговоре:

— Игорь, ну что ты такое написал, зачем? Ну, посвяти эту библиотеку какому-нибудь писателю, необязательно вождю народов.

Он был простодушный парень. Он спросил:

— Ну а кого написать?

— Какого-нибудь писателя, Тургенева, Толстого, ну напиши, например, «Библиотека имени Дюма-отца»!

— Да? Ну ладно.

И переправил, уже тушью — «Библиотека имени Дюма-отца». И вдруг, когда мы сдавали проект, это оказалось диким криминалом, который расценили как идеологическую провокацию — «преклонение перед Западом». Время было страшное, всех арестовывали, профессора дрожали, и вдруг «Библиотека имени Дюма-отца», почему Дюма-отца? Руководитель проекта ему сказал:

— Игорь, исправляйте, как хотите, так оставаться не может.

Поскольку надпись была сделана тушью и не подлежала исправлению, то единственное, что оставалось сделать Игорю, — это переправить черточку между словами «Дюма-отца» на букву «р». В итоге надпись читалась как «Библиотека имени Дюмаротца».

13 января 1953 года в газете «Правда» была опубликована статья «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей» и сообщение ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей». Когда я утром это прочитал, я был потрясен. По дороге в институт в Столешниковом переулке я встретил свою тетку, Рахиль Михайловну — мать Майи Плисецкой, прошедшую до войны лагерь как жена врага народа. Не вдаваясь в обсуждение, она сразу сказала:

— Неужели ты хоть на секунду подумал, что это правда?! Они всё врут. Это всё проклятый Сталин.

В институте тоже говорили о случившемся. У моего однокурсника Леонида Когана ночью арестовали отца, одного из тех, чья фамилия называлась в газете. Мы сочувствовали Лене, старались его поддержать. Вскоре он был вызван в деканат, где ему сообщили, что он исключен из института. Ему поставили в вину, что он не сообщил об аресте отца в партком. На нем отпечаталось клеймо «сын врага народа».

5 марта, в ночь смерти Сталина, в Москве шли повальные аресты. Вечером к нам в квартиру пришел Игорь Владимирович Нежный — наш друг и сосед, который жил этажом выше. На нем не было лица. Как заместитель директора МХАТа он знал новости в городе. Он сказал, что творится что-то невообразимое. Идут сплошные аресты. В эту ночь в нашей трехкомнатной квартире ночевала моя бабушка Жозефина Владиславовна. Часов в одиннадцать вечера лифт остановился на нашей площадке и прозвучал звонок в дверь. Вошли двое в поношенных кожаных пальто:

— Есть сведенья, что в вашей квартире находится человек, который здесь не прописан.

У нас с мамой мелькнула мысль, что речь идет о моей бабушке, которая уже спала, у нее в комнате был потушен свет. Один из пришедших зажег фонарик и пошел осматривать квартиру. Он обнаружил спящую бабушку, но не обратил на нее никакого внимания, снова вышел в коридор и обратился к Нежному: