Пролог (Часть 1) - [76]

— Слышали ли вы когда-нибудь о Майами?

— Да! — кричали ему громко в ответ.

— Были ли вы когда-нибудь здесь?

— Не-е-ет! — несся крик.

— Вы здесь теперь, — негромко продолжал Абернети. — Смотрите вокруг, смотрите внимательно — так живут богатые люди Америки.

Этот диалог повторился несколько раз. Он спрашивал негромко. А те отвечали криком.

Потом они запели. Ту самую песню, что утром, перед рассветом пели негры напротив зала съезда республиканской партии.

Эти люди приехали в Майами, чтобы напомнить шумному и самодовольному партийному съезду республиканцев, что за стенами зала, который машины накачивают особым сухим и прохладным воздухом, есть другой воздух — горячий и влажный, как на болотах вдоль великой Миссисипи; что живут в Америке люди, интересы которых никак не представлены на конгрессе республиканской партии (из 1333 делегатов — всего около 30 негров; они представляют 51-й штат Америки; а название штата — голод).

Но конгресс, конечно, ни о чем не пожелал вспомнить.

В то предрассветное утро, когда я шёл из зала конгресса, а усталые люди Абернети пели песню на тротуаре: «Но всё ж я человек», совсем неподалёку от фешенебельных отелей Майами-Бич, в которых разместились делегаты, в негритянских кварталах Майами уже лилась кровь.

По словам местной газеты, во всём были виноваты сами негры.

Они требовали, чтобы власти города обратили внимание на их положение: на их школы, на их заработки, на их жилищные условия. Они требовали, чтобы среди полицейских и пожарников в негритянском районе были негры. Как и люди Абернети, они ничего не добились.

Тогда они вышли на улицу. Как могут выразить свой протест несколько сотен негров в городе Майами, протест неорганизованных, необразованных, отчаявшихся людей? Криками. Битьём стёкол в магазинах. Перевернутой и сожженной машиной. Этот протест не простирается дальше своих же кварталов, своего же мучительно знакомого гетто.

Полиция отлично знает, как поступать в таких случаях. Вначале на полицейской машине привезли священника-негра, дали в руки микрофон, ждали, что успокоит толпу. Он начал. Но люди, стоявшие возле машины, кричали:

— Нам надоело слушать вас… Нам надоело слушать вас…

Священник говорил.

— Пусть они опустят оружие… — скандировала в ответ толпа. — Пусть они опустят оружие…

Священник продолжал.

— Мы не можем ждать, — неслось ему в ответ. — Мы не можем ждать.

Полицейские поняли, что священник им не поможет, и отправили его в участок передохнуть.

Толпа осталась один на один с охранниками порядка, того самого порядка, который так неплох, если судить о нем по речам в конвеншн-холле.

— Стреляйте в нас! Стреляйте в нас! — кричала толпа.

И полицейские начали стрелять. Не стоит и говорить, что все полицейские в этом негритянском районе — белые.

По словам местной газеты, полицейские вынуждены были обороняться. Но это была какая-то странная оборона. Среди первых арестованных были два семилетних мальчика. А среди первых убитых — восьмилетний негритянский мальчонка. «Оборонявшиеся» же полицейские не пострадали, если не считать удара камнем, полученного одним из них.

Газеты и телевидение (операторы снимали уличные бои с вертолетов) поспешили объяснить, что «беспорядки» в районе Свободна (да, да, именно Liberty — так и назывался этот негритянский район Майами) никак не связаны с конвентом республиканской партии. Может быть, не знаю. Может, это и действительно случайное совпадение, что отчаяние людей, живущих в районе Свобода, хлынуло горлом именно тогда, когда ревел восторженный съезд, когда симпатичнейшие девицы в коротеньких юбочках ходили по фойе и демонстрировали делегатам надпись на ленте через плечо: «Поцелуй меня, я республиканка».

Вместе с моими коллегами — корреспондентом «Известий» Мэлором Стуруа и корреспондентом радио Валентином Зориным — мы взяли такси.

— В Свободу.

Водитель понимающе кивнул.

— Мы в Америке как на фронте, — сказал он и дал своё объяснение: — Жарко. Очень тяжело здесь жить в жару. Особенно если плохо живешь. Я их понимаю…

Он был белым парнем.

Через несколько миль, приближаясь к Liberty, мы увидели, как хозяева магазинов закрывали витрины деревянными и металлическими щитами.

— Готовятся, — сказал водитель серьезно. Мы уже знали, что его зовут Джеймс Гибсон.

Белое граничит с чёрным резко, без переходов. Вон там, на той стороне улицы, были белые. А здесь уже негры. И сразу много людей на улице. Женщины на скамеечках возле, домов. Ребятишки. Увидев нас, провожали машину настороженным взглядом, показывали пальцами.

На углу 67-й улицы и 15-й авеню горела машина. Легковая, белого цвета. На нее никто не обращал внимания. Три десятка мужчин сидели на бордюре тротуара, положив тяжелые руки на колени.

На углу группой стояли полицейские. Глубокие металлические пуленепробиваемые шлемы. У каждого в руках — карабин.

Один замахал нам рукой — дальше нельзя.

— Он не разрешает, — сказал Джеймс. — Улица закрыта.

Улица действительно была закрыта. В конце её мы увидели несколько пожарных машин. Услышали выстрелы. Там, как видно, было самое важное.

Запыхавшийся полицейский держал карабин одной рукой ловко и привычно.