Пролитая вода - [21]

– А почему ты так ко мне прислонился тогда?

Он улыбнулся и ответил:

– Не знаю. Просто захотелось.

Однажды он попытался сказать, как ему хорошо и просто с ней, но она прошептала: «Не надо», – обняла сильно и так долго поцеловала, что он сразу почувствовал, будто проваливается вслед за ней в забытье, похожее на сон, где вместо слов – ясные и простые значения. Она и говорила всегда шутливо, как будто оберегая себя от страха перед невозможностью произнести что-нибудь без обмана и неточности. И чувствовала любое его желание, предугадывала любое движение. Ночью, когда им удавалось остаться одним в его или в ее комнате, они лежали, прижавшись друг к другу, и как только Тенишев хотел пошевелить рукой, Галя незаметным движением прислонялась головой к ложбинке у его плеча, и Тенишев с удивлением думал, что мгновение назад он хотел именно этого, сам того не осознавая. Тенишеву казалось, что она принадлежит той его тайной, странной жизни, которую он всегда ощущал рядом с собой.

Иногда они уезжали на электричке в лес, бродили там подолгу, вслушиваясь в шум деревьев – воздух над ними светился в редеющих кронах, среди прозрачных на солнце листьев. Однажды им открылась с обрыва, над которым они остановились, березовая роща на пологом холме. Глядя на слитность вершин, с которых в медленном общем вздохе слетали желтые листья, он сказал, что деревья дождались наконец настоящего покоя и прощаются с каждой уходящей минутой накопившейся усталости.

Галя почему-то отчетливо проговорила каждое слово:

– Как ты всем даришь свои чувства. Даже этим березам. – И в ответ на его удивленный взгляд добавила: – Прости. Я просто о другом думала.

Он взял в ладони ее лицо, шутливо спросил:

– О ком это другом? О ком это ты думала? – и тихо поцеловал в губы.

Незакрытые их глаза встретились впервые в странном ожидании, похожем на подглядывание, и это на мгновение почувствовали оба.

Он обнял ее крепче, они стояли у дерева, прямо перед глазами была кора с глубокой мшистой поверхностью. Тенишеву показалось, что он смотрит откуда-то сверху на бугристое поле, и он не удержался, провел ладонью по коре, потом осторожно по ее щеке. К щеке пристали пылинки, частички мха, и он своей щекой прижался к ним, чувствуя свежую прохладу ее лица, вдыхая живой смешанный запах ее волос и дерева. Они стояли так долго, и вдруг он почувствовал, что она потихоньку хочет отстраниться. Это еще не появившееся движение заставило его оцепенеть, и долго он не мог разжать руки, в воображении боясь, что даже небольшое пространство между ними разъединит их навсегда.

Однажды он сидел в читальном зале у окна и увидел, как она вышла в окружении однокурсников из учебного корпуса. Хлопьями падал снег, компании было весело, все смеялись. Он всматривался туда, искал ее лицо, мелькающее за взмахивающими руками. Кто-то поскользнулся, забегая вперед – они кружились одним клубком, двигающимся по тротуару, – и он подумал с неприятным чувством, что они неразличимы и похожи, и там, среди них – она. Хотелось, чтобы она остановилась, помахала им рукой и пошла в другую сторону – пусть еще оглянется, с уже погасшей улыбкой, немножко печальной, с воспоминанием о чем-то своем. Но они шли вместе, кто-то подхватывал снег, бросал. Когда они скрылись – окно не позволяло больше ничего увидеть, – ясная, почти детская обида сковала его. Он сидел не мигая, снег падал все гуще, плотнее, с новым звуком проехал отходящий от остановки троллейбус… Он подхватился, быстро собрал сумку, схватил с вешалки куртку и выскочил на улицу. В переход спускаться не стал, перебежал улицу между машинами. Ему хотелось почему-то не нагнать их, а лишь приблизиться настолько, чтобы еще посмотреть, как они будут идти так дальше. Впереди был уже выпуклый мост, по которому шли люди. «Может, они подземным переходом пошли», – Тенишев вернулся, но их не было. Уже не бегом, а быстрым шагом он пошел к трамвайному кольцу. На остановке было пусто, наверное, только что отошел трамвай. Он увидел, что держит шапку в руке, надел ее на заснеженную голову. Он усмехнулся и медленно пошел обратно. Обида не проходила. И немного смешно было: он понимал, они не договаривались о встрече, она не знала, что он их видел, – все это он понимал, – но было странное, чужое чувство, будто Галя обманула, и он неожиданно увидел этот обман – даже представились чуть испуганные, непонимающие ее глаза.

После этого дня Тенишев сам стал избегать встреч с ней, словно вступил в странную борьбу с собой. Тянуло зайти в ее комнату, столкнуться как бы случайно где-нибудь в коридоре или на улице – и несколько раз он видел Галю издалека, но тупая боль сидела в нем, не отпуская, и пересилить эту боль и досаду не удавалось. Если Галя была не одна, Тенишев даже ощущал непонятное удовлетворение, словно убеждался в том, о чем ему рассказал кто-то посторонний. Было в этом что-то похожее на слежку за близким человеком после сплетни, в которую, конечно же, не веришь, но она притягивает, утомляет, делая всех окружающих опостылевшими и до конца чужими.

Она пришла сама, когда он сидел в библиотеке, подсела к нему.