Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2 - [12]

Удивление. Брезгливость. Легкое раздражение.

К полудню, когда станет по-настоящему жарко, Пилат Понтийский будет уже не раздражен, а зол. Будет пить много воды — кубок за кубком — потеть, жевать ломтики лимона. У него будет подергиваться верхняя губа, как у пожилого пса, который угрожающе рычит, открывая все еще крепкие желтоватые зубы. Когда Пилат в таком состоянии, до вечера лучше с просьбами не обращаться — бесполезно.

Афраний давно научился с легкостью ориентироваться в нюансах поведения прокуратора. Нельзя сказать, что тот был совсем уж открытой книгой — столь опытный царедворец, как Всадник Золотое Копье, никогда бы не поднялся на вершины власти, если бы эмоции на его лице читались любым встречным. Но Афраний, с его опытом работы в Иудее и немалыми познаниями человеческих типажей, научился видеть незаметные для других детали.

Пальцы, барабанящие по мраморной столешнице. Едва заметный тик под правым глазом. Ухмылка, кривящая узкий рот. И тут же — взлетающие кверху брови.

Афраний

— Да, прокуратор, его короновали…

— Не думал, что у евреев это так просто!

— А это далеко не просто, — сказал Афраний ровным, равнодушным голосом. — Существует целый ряд вещей, которые надо исполнить в обязательном порядке. Например, в ритуале должны принимать участие патриархи.

— Какие патриархи?

— Например — Мозес.

На этот раз Пилат не удержался и Афраний услышал вырвавшееся из узкого рта покашливание, означающее смех.

— Мозес? Ты, наверное, шутишь, Афраний!

— Нет, прокуратор. Я не могу позволить себе шутки во время доклада.

Прокуратор чуть склонился вперед и уперся блестящими темными глазами в переносицу начальника тайной полиции.

— Мозес… Патриарх Мозес. Я знаю только одного патриарха с таким именем. Если это тот самый Мозес…

— Это тот самый Мозес, — продолжил Афраний. — Тот, который давно умер.

— Кхе-кхе… — можно было считать, что Пилат расхохотался, но глаза его оставались злыми и колючими. — Действительно, странный народ. Ну, хорошо… Из покойников только Мозес?

Если бы Афраний Бурр мог печально вздохнуть в присутствии прокуратора, то он бы вздохнул. Нельзя править провинцией и ничего не знать о народе, которым правишь. Пилат Понтийский более привык полагаться на копья и мечи, чем на невидимые рычаги, которыми двигал начальник тайной полиции. Но именно потому Пилат был римским всадником и Золотым Копьем, а Афрания знали только те, кому это было положено. И еще знали враги. Хорошо знали.

— Если прокуратор позволит, — продолжил Бурр спокойно, — я в двух словах объясню, что произошло.

Пилат отхлебнул из кубка и лишь потом кивнул.

— С ним было только трое из двенадцати его последователей — Шимон по прозвищу Кифа, и братья, сыновья Зевдея — Иаков и Иоханнан. Все они хорошо известны моей службе. Кифа, по слухам, некогда принадлежал к партии зелотов, но уже давно не поддерживает с ними связи. Двое других — дальние родственники Иешуа, в их доме он проживает последний год — тоже имели отношение к канаим, теперь же — верные последователи учения Галилеянина. Мне доложили, что эти трое и сам Га-Ноцри удалились на гору Хермон, а, после возвращения оттуда ученики уже называли Иешуа Га-Ноцри сыном Божьим — в еврейском ритуале это означает, что они помазали его на царство. Всех известных истории еврейских царей, прокуратор, помазывали на царство на горе Хермон, так что это не совпадение. Я вообще не верю в совпадения, господин. Слишком уж много совпадений я организовал сам. У него двенадцать учеников — и это означает двенадцать колен Израилевых. Его люди на каждом шагу говорят, что он рода Давидова…

— А это не так? — то ли подтвердил, то ли спросил Пилат.

— Это не так, прокуратор, — отозвался начальник тайной полиции незамедлительно и без сомнений в голосе. — Но, прошу меня простить, какое это имеет значения? Важно не то, какого рода этот человек в действительности, а то, что любым его словам верят.

— Завидное качество. Хотел бы я обладать таким, — если подергивание угла узкогубого рта означало улыбку, то Пилат улыбнулся. — Тогда моя карьера могла бы сложиться иначе. Продолжай.

— Насколько мне известно и понятно пророчество Илии, все, что делалось Иешуа и его учениками, делалось для того, чтобы объявить его машиахом. Этот самый Шимон-Кифа не скрывал поход на Хермон, а наоборот, рассказывал при большом стечении народа, что они строили для Га-Ноцри кущи, как и положено для коронации, что Иаков и Иоханнан разыграли действо, в котором один из них изобразил пророка Илию, а второй — Мозеса…

— Ты это серьезно, Афраний? — спросил Пилат Понтийский, поднимая бровь.

— Я серьезен, как никогда, прокуратор. И, более того, Иешуа и его соратники тоже не шутят. И, если мне позволено дать тебе совет — отнесись и ты к моим словам серьезно. Это не обычный бунт, прокуратор, не стихийное бурление толпы — я не стал бы даже говорить по такому ничтожному поводу. Большие дела делаются маленькими людьми, большие неприятности начинаются с упущенных деталей. В Иудее не бывает незначительных подробностей, слишком уж здешний народ убежден в своем предназначении и склонен к вере в мистику. С тех пор, как царство Ирода стало тетрархией, римские наместники сумели сделать так, чтобы все находилось в равновесии. Но если это равновесие нарушить, то все может рухнуть в один час. Здесь нет мира, прокуратор, нет, и никогда не было. Под пеплом всегда тлеет пламя, и залить его можно только кровью. Мы же на сегодня лишь научились не ворошить угли руками. Человек, который хочет заявить права на царство, должен быть точен в деталях — у евреев все расписано, кто и где стоит, кто и что делает! — и если ему поверят, то за ним пойдут. Они так долго ждут машиаха, что он просто обязан появиться. Если уже не появился…