Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания - [36]

Эбер и Гвендолен одновременно подняли глаза от бумаги. В их зрачках постепенно таяли представившиеся картины, у каждого видимо свои.

— Не знаю, — пробормотал Баллантайн, медленно сворачивая пергамент, — смог бы я задать три правильных вопроса? Не хотеть для себя — это не так сложно. А вот слишком сильно хотеть для других — может, тоже считается? Как ты полагаешь, Гвен?

— Я бы никаких вопросов задавать не стала, — Гвендолен поежилась, обхватив себя руками, — если бы я встретила его на дороге, я бы развернула крылья и взлетела прямо с земли, хоть это и очень трудно. Мы и без того знаем чересчур много.

— Что же еще вы воспринимаете на другом уровне, кроме языков?

— Лунный свет. Он заставляет нас летать в лунные ночи во чтобы то ни стало. Еще намерения и явные мысли людей. Мы видим их по-другому, и нам от этого зачастую только хуже. Может, из-за этого люди так нас ненавидят, а вовсе не из-за… — Гвендолен прикусила губу. Говорить сейчас про проклятие Вальгелля совсем не хотелось. Когда он смотрел на нее такими глазами, обнимая, притягивая ближе к себе, она не верила ни в какие проклятия. Раньше, когда люди пытались дотронуться до нее — чаще, конечно, просто грубо толкали, но иногда и ощупывали под плащом — она вначале беспомощно лягалась и смаргивала злые слезы, а потом завела себе причудливой формы пояс с гнездами для шести ножей. Но в руках Баллантайна она понимала только — что бы он с ней не делал, где бы он до нее не дотронулся, это будет правильно. Она лишь вздрагивала от незнакомого ощущения, пронизывающего ее насквозь.

— Я бы так хотел побольше узнать про ваш народ, — мягко сказал Эбер, по-своему истолковав ее запинку. — Правда, сейчас, когда ты здесь, мне кажется, что ты почти совсем такая же… как все женщины… только гораздо красивее…

— У нас есть много девушек красивее меня, — с легким вздохом произнесла Гвендолен. Она представила шелковые волосы Эленкигаль, отражающие лунные лучи как зеркало, и вздохнула еще глубже. — Многие мужчины давали мне это понять.

Она, правда, не прибавила, что ее обзывали "рыжим чудовищем" в основном после того, как натыкались на насмешливый взгляд, или, еще того хуже, очередное особенно дружелюбное выказывание.

— Они ничего не понимают, — прошептал Эбер. Она полулежала у него в руках, и он нежно проводил пальцами по ее лицу, словно внимательно изучая. — Ты притягиваешь… ты так притягиваешь… Гвен… позволь мне… я так этого хочу…

Он быстро расстегнул несколько пуговиц на ее рубашке и прижался губами к ее груди. Гвендолен, задыхаясь, вновь потянулась ему навстречу и глядя на склоненную над ней голову с чуть волнистыми пепельными волосами, поняла совершенно отчетливо — если это не то, что люди называют словом "любовь" и от чего в их легендах прыгают с колесниц, разбиваясь о камни или поджигают дом, заперев изнутри все двери, то это нечто еще более сильное.

Карета качнулась и дернулась, останавливаясь.

— Я увижу тебя завтра? — прошептал Баллантайн, не отрываясь от нее.

Она только кивнула, не в силах произнести внятного слова — губы разъезжались, постоянно складываясь в улыбку, и сделала то, чего ей так давно хотелось — провела пальцами по его волосам.

Они были мягкими, как перья с внутренней стороны ее крыла.

— Кэс! Открывай скорее! Кэс!

Гвендолен не сразу сообразила, где у дома Кэссельранда крыльцо — она первый раз явилась пешком, вместо того чтобы опуститься на крышу. Полдороги она прошагала быстрым шагом, почти срываясь на бег, но так и не развернула крыльев. Ей казалось, что пока она идет по земле, как обычные люди, натянувшаяся между ними с Баллантайном нить становится все крепче.

— Кэс! — крикнула она вновь ликующим голосом. — Ну где ты там бродишь!

Дверь медленно приоткрылась. Кэссельранд, по обыкновению сгорбившись, держался рукой за притолоку и угрюмо изучал ее с головы до ног — пришедшие в полный беспорядок волосы, впопыхах и наискось застегнутые пуговицы на рубашке и лицо, переполненное восторгом, отчего довольно заурядные черты Гвендолен внезапно пришли в полную гармонию.

— Явилась, — мрачно констатировал Кэс, закончив осмотр. — И никаких угрызений, сияет, как начищенный башмак.

— Кэс, мне нужны деньги, — c порога выпалила Гвендолен. — Дай монет пять или шесть.

— Ты что, оставила совесть в своей канцелярии, чтобы не таскать лишнее?. На что тебе шесть монет, несчастье нашего рода?

— Я хочу купить платье.

— Платье?

Кэссельранд вначале уставился на нее еще более тяжелым взглядом, потом взмахнул рукой.

— Бесполезно, эта дурость уже не лечится. С ней тебя и положат в могилу. Помоги Эштарра побыстрее, чтобы ты поменьше мучилась.

— Ты не представляешь, Кэс, как я счастлива, — невпопад заявила Гвендолен. Она даже не огрызнулась в ответ на его реплику, так явно напоминавшую ее собственную, и это окончательно утвердило Кэссельранда в мысли — с ней все очень плохо.

— Проходи, — пробормотал он, пропуская Гвендолен вперед. — Голодная, наверно? Вряд ли получаемых в канцелярии богатств тебе на что-то хватает. Скоро кости начнут при ходьбе стучать друг об друга.

Гвендолен, сказать по правде, было до этого весьма далеко, хоть и выглядела она довольно стройной, да и питалась последнее время действительно весьма скудно. Но очутившись в полумраке знакомого дома, в передней, где под потолок круто уходила узкая лестница, ведущая в мансарду, сквозь чуть приоткрытую дверь гостиной скользил теплый свет растопленного камина, а с кухни тянуло запахом бесчисленных специй и сушеных трав, она неожиданно поняла, как сильно соскучилась по огню и висящему над ним котелку, в котором уютно булькает какое-то домашнее варево.