Проклятие Оркнейского Левиафана - [59]

Глаза сержанта сузились до крохотных щелочек, рука, лежавшая на дубинке, заметно напряглась. Но, все же, он запустил левую руку за отворот мундира и вытащил на свет грязно–серый листок, покрытый убористым почерком.

— Вам предписано явиться немедленно, — процедил сквозь зубы полицейский, когда Томас выхватил у него из руки бумагу. — Немедленно.

Пробежав взглядом по убористым строчкам, ученый почувствовал, как у него свело лопатки. В принципе, сержант верно пересказал содержание бумаги — всего лишь парой слов. Задержав взгляд на печати Центрального Управления Столичной Полиции, Томас, нахмурившись, вернул документ сержанту.

— Я буду жаловаться, — пригрозил он. — Вы не имеете права хватать людей по ночам!

— Можете потом подать жалобу на необоснованное задержание, — процедил полицейский. — А теперь попрошу вас пройти с нами.

Маккензи собрался высказать этому болвану все, что он думает о столичной полиции, но в этот момент заметил еще один силуэт в дверях, что вели вглубь дома. Там, в полутьме, прижимаясь к стене, стояла миссис Финниган — испуганная, с широко раскрытыми глазами, прижимавшая к груди руку с белым платком. Прикрыв глаза, Томас усилием воли подавил приступ гнева. Затевать скандал здесь, в доме Финниганов, не имело никакого смысла. Это глупо и весьма невежливо. Лучше встретиться хоть с каким начальником этих остолопов, что, в общем‑то, просто выполняют приказ, и уж ему‑то высказать все, что накопилось.

— Извольте, — сказал Томас, хватая с подставки зонт. — Ведите меня в участок. Там и поговорим.

Констебль, что стоял за спиной ученого, тут же призывно распахнул входную дверь, печально звякнувшую колокольчиком. Маккензи поджал губы, развернулся и вышел на темную улицу. Констебль опередил его на пару шагов, показывая, куда следует идти. Сержант вышел из дома последним и пошел рядом с ученым — на полшага позади.

Наручников на Томаса не надели, но все же, шагать по улице под конвоем двух полицейских, как мелкий воришка, попавшейся на базарной краже, было чертовски унизительно. Следуя за толстым констеблем, шаркавшим по лужам на мостовой, Маккензи чувствовал, как постепенно закипает. Ситуация была совершенно идиотской. Арест — не арест, задержание — не задержание… Какая‑то невыразимая глупость! Да еще по какому поводу — по делу профессора Макгрегора! Полиция, вроде бы, уже разобралась с этим делом, привычно сев в лужу. Разве не так?

Слыша за плечом тяжелое сопение сержанта, Томас стиснул зубы и сжал руки в кулаки. Ничего, пусть. Здесь не так далеко до дивизионного участка — минут пять пешком. И вот там то, пусть ему только попадется хоть какой‑нибудь инспектор, желательно, конечно, старший, но сойдет и простой служака. Вот ему то придется несладко, ой несладко.

Сжимая кулаки, Маккензи шагал в ночь за толстым констеблем, перебирая в уме все варианты предстоящей беседы с инспектором участка, и молился о том, чтобы эта чудовищная неразбериха не коснулась Эммы.

9

Грязный сарай, приткнувшийся между двух складов прямо на выходе из южных доков, выглядел отвратительно. Его неровные стены были густо вымазаны сырой штукатуркой, давно почерневшей от копоти и покрытой пятнами плесени. Кое–где это месиво отвалилось от стен, обнажив гнилые доски каркаса, и эти дыры неприятно напоминали лишай на бродяге. Окон в этих стенах не было, лишь в центре лицевой стены, выходившей в темный закоулок, виднелась большая деревянная дверь без ручки. Она была сколочена из грубых не струганных досок, пропитанных креозотом, источавшим резкий запах, перебивавший даже вонь прибрежных улиц. Никакой вывески над дверью не было, но Никлас знал, что это и есть та самая «Яма» — знаменитый притон южных доков, где собиралось все отребье портового района.

Покачиваясь на ходу, шаркая ногами по сырым камням переулка, охотник за головами медленно приблизился к двери и уставился на липкие черные доски, словно пытаясь разрешить тяжелую задачу — входить или не входить. Никлас не сомневался, что сейчас за ним наблюдает пара внимательных глаз одного из тех мальчишек, что вечно крутились поблизости. А может, сегодня за дверью присматривает и кто‑то из старых волков, из тех, что знают в лицо каждого полицейского шпика и провокатора.

Подняв трясущиеся руки, Никлас решительно сдвинул грязную кепку поглубже на нос. Он был уверен, что здесь его никто не узнает, но все же принял меры предосторожности.

В результате этих мер, Никлас преобразился — настолько, что вряд ли кто‑то из его старых знакомых смог бы его узнать. Из‑под грязной серой кепки торчали сальные сизые пряди нестриженых волос. Спереди они прикрывали лоб, спускались к самой переносице, а сзади волной опускались на воротник докерской куртки. Она была невероятно грязной, вся в пятнах жира, креозота, воняла рыбой и гнилью, половины пуговиц нет, а манжеты засалены так, что больше походят на кору дуба. На животе куртка топорщилась, не в силах прикрыть пивное брюхо. Грубые брезентовые штаны, с дыркой на боковом кармане, заправлены в растоптанные армейские сапоги. Под носом — огромные усы, запорошенные хлебными крошками.

Парик, подушка, накладные усы и грязная одежда — вот секретное оружие любого охотника за головами. Никлас прекрасно знал, что эти немудреные предметы спасали его жизнь чаще, чем его любимый армейский револьвер «Адамс», оставшийся дома. Сегодня Ник не собирался затевать перестрелку, сегодня он пришел за информацией.