Проклятие Неферет - [14]

―Отец, я больше не стану видеться с Камиллой, ― сказала я, подражая нежным, мягким маминым интонациям. ― Если тебе это неприятно.

Он отмахнулся от моих слов резким пренебрежительным жестом.

―Эта девушка — не наша забота. Если ты настаиваешь, можешь видеться с ней здесь, так же, как твоя мать, принимавшая частные визиты. Нам нужно обсудить более важные вопросы. ― Он указал на диван и велел: ― Садись! ― Потом он приказал принести чай и бренди.

― Бренди в такой час? ― я в ту же минуту пожалела, что сказала это. Какая же я дура! Я должна научиться контролировать свои слова, свое выражение лица, свое поведение.

― Как ты смеешь меня спрашивать? ― он заговорил только после того, как горничная вышла из комнаты. Он не повышал голоса, но от опасности его тихого гнева по моей коже пробежала дрожь.

― Нет! Я просто спросила о времени. Сейчас только три часа Не так ли, отец? Я думала, что бренди — вечерний напиток.

Его плечи расслабились, он усмехнулся и сделал глоток из широкого хрустального бокала.

―Ах, я забыл, ты еще так молода, и тебе так много предстоит узнать. Эмили, бренди — мужской напиток, который настоящие мужчины пьют, когда им будет угодно. Тебе нужно понимать, что женщины должны вести себя определенным образом — так, как диктует общество. Это потому, что вы — слабый пол, и должны быть защищены традицией и теми, кто умнее и практичнее. Что до меня? Я человек, который никогда не был рабом общественных условностей. ― Он сделал еще один глоток из бокала и снова наполнил его, а затем продолжил. ― И это подводит меня к моей точке зрения. Общественные условности диктуют нам провести, по крайней мере, шесть месяцев в трауре по твоей матери, и этот срок для нас почти завершился. Если кто-то спросит нас, я скажу в лицо Всемирной Колумбовской выставке и общественным условностям: идите вы к черту!

Я непонимающе уставилась на него.

Отец громко рассмеялся.

―Ты выглядишь в точности как твоя мать, когда я в первый раз ее поцеловал. Это было в первый вечер, когда мы встретились. Тогда я тоже пошел против общественных условностей!

― Прости, отец. Я не понимаю.

― С сегодняшнего дня я прекращаю наш траур. ― Когда я тихо ахнула, он молча махнул рукой, словно стирая сажу с окна. ― О-о, некоторые будут шокированы, но большинство поймет, что открытие Всемирной Колумбовской выставке является чрезвычайной ситуацией. Президент банка, управляющего средствами выставочного комитета должен вернуться в общество. Продолжить жить, как раньше. Отделиться от нашего сообщества и мира, который присоединился к нам, означает просто не придерживаться современного мышления. И Чикаго превратится в современный город! ― Он постучал кулаком по столу. ― Теперь ты понимаешь?

― Мне очень жаль, отец. Нет. Тебе придется объяснить мне ещё раз, ― искренне сказала я.

Он, казалось, был доволен моим признанием.

―Ты, конечно, ничего не могла понять. Мне нужно так много тебе объяснить. ― Он наклонился и неловко потрепал мои руки, сжавшиеся на моих коленях. Слишком долго его горячая, тяжелая рука сжимала мои, пока его взгляд прожигал меня. ― К счастью, я готов тебе помочь. Знаешь, не все отцы станут это делать.

― Да, отец, ― повторила я свой заученный ответ, и попыталась успокоить безумное биение моего сердца. ― Могу я налить тебе еще бренди?

Он отпустил мою руку и кивнул.

―Да, конечно. Вот видишь, ты можешь учиться!

Я сосредоточилась на том, чтобы не пролить бренди, но мои руки дрожали, и хрустальный графин звякнул о край его бокала, из-за чего жидкость янтарного цвета чуть было не вылилась. Я быстро поставила бутылку на стол.

―Извини, отец. Я такая неловкая.

―Неважно! Уверенность приобретается с практикой. ― Он сел на бархатный диван, потягивая свой напиток и изучая меня. ― Я точно знаю, что тебе нужно. Я читал об этом только сегодня утром в " Трибюн». Кажется, растет количество случаев женской истерии, и совершенно очевидно, что ты страдаешь этой болезнью.

Прежде, чем я успела сформулировать свой протест, который бы не разозлил его, он встал и пошел, слегка покачиваясь, к маминому маленькому шведскому столику, стоявшему у стены, и налил из графина красного вина, которое я, как раз в то утро, тайком разбавила. Он принес хрустальный бокал и небрежно сунул его мне в руки, сказав:

― Пей. В статье, написанной известным доктором Вайнштейном, говорится, что один или два стакана в день, должны служить средством для женщин от «истерии».

Я хотела сказать ему, что я не была истеричкой, — что я была одинока, растеряна и напугана и, да, я сердилась! Вместо этого я сделала глоток вина, контролируя выражение своего лица, и спокойно кивнула, повторив, словно попугай свой ответ:

―Хорошо, отец.

― Видишь, так лучше. Больше никаких глупо дрожащих рук, ― он сказал это так, словно совершил чудо исцеления.

Я пила разбавленное вино и, наблюдая за ним, самодовольно посмеивавшимся, представляла себе, как выплесну вино в его порозовевшее лицо и убегу из комнаты, из дома, и из жизни, к которой он пытался меня подтолкнуть.

Его следующие слова остановили мою разгулявшуюся фантазию.

― Через два дня, вечер в среду, ровно в восемь часов, станет сигналом о начале возрождения дома Вейлоров. Я уже разослал приглашения и получили подтверждения, что все будут присутствовать.