Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - [82]

Царь стоял с непокрытой головой, двуперстием пятная воздух вслед полку воеводы Волынского.

   — Нет с вами государя, сыны мои, — шептал Иван Васильевич, — так пребудет с вами Господь... Отче наш, иже еси на небеси...

Но царь так и не смог бросить столицу на произвол судьбы и милость завоевателей. Не смог бежать, махнув на всё рукой. Умной-Колычев увёз в Ростов царевича, наследника. Династия не должна прерваться, что бы ни произошло. Сам же Иван Васильевич в окружении двухсот опричников мчался верхами к Москве — уводить жителей, раз уж не получилось воевать.

Малюта Скуратов, в расстёгнутом, несмотря на весеннюю прохладу, кафтане, с голой волосатой грудью, блестевшей каплями пота через распахнутый ворот исподней шёлковой рубахи, ехал рядом с царём, шипел матерное — то про хана-собаку, то про земских воевод. Сильно хотелось Григорию Лукьяновичу поговорить с ними наедине, за толстыми стенами пыточных Александровой слободы.

Потянулись на север, прочь от татар, москвичи, побросав в телеги нехитрый скарб, сгибаясь под тяжестью котомок и узлов. Текла через Тверские, Дмитровские, Ярославские ворота многоцветная гомонящая толпа; оставались на месте тёмные точки конных опричников, отрядами по три-пять всадников, направлявших, как дорожные указатели, людской поток.

Но многие оставались дома, делая вид, что призывы спасаться относятся не к ним. Знаем, судари и сударыни, что в брошенных домах творится! Как шарят по сусекам лихие люди, как выкатывают из подклетей бочки солений, столь полезных поутру, как вкусом, так и рассолом.

А татары...

Что татары? Да кто ж всерьёз поверит, что они до московского посада дойдут?!

Не верил в это и сам крымский хан Девлет-Гирей. Пограбить сёла и монастыри вокруг города, собрать пленников для продажи на невольничьих рынках — и домой, к фонтанам Бахчисарая.

Демон Риммон представил себе мысли крымского государя.

Женщины. Славянские, круглолицые, с разметавшимися по восточным коврам распущенными косами, с нагими телами. Хорошо бы, чтобы с разбитыми в кровь губами, со следами камчи на гладких спинах. Хорошо!

Горы голов. Как Тимурленг в Самарканде когда-то навалил, ужаснув и восхитив весь мир...

И горы товаров, горы добычи, сваленной под копыта ханского коня...

И выбеленные известью стены городского посада. А за ними крыши теремов, крытые осиновыми плашками, и позолоченные купола церквей. Превращающиеся в мечтах хана в те же горы добра и бесконечные ленты полонянников. В монеты, что сами, ногами пропылёнными, идут на невольничьи рынки Кафы и Трабзонда.

Смотри на посад московский, хан крымский! Смотри, как занялись неярким пламенем дома, что у белой стены; как плавятся свинцовые листы на крышах и куполах. Как выбегают из пламени испуганные московиты, и падают им на плечи волосяные татарские арканы. Как твои воины выносят из горящих домов сундуки, полные мехов и драгоценной посуды; как высыпаются из толстых кошелей с лопнувшими завязками монеты, монеты, монеты...

Запомни, хан! Ты идёшь на Москву. Ты поджигаешь посад. Ты грабишь, грабишь, грабишь... Ничего не бойся — трусливый хан московитов уже далеко, уже в Вологде, и пускает слюну, как младенец или безумец.

Демон продолжает шептать.

Уже не в ханских мечтах, а на самом деле рвётся к Москве, льётся неудержимым потоком грязи крымское войско, и бьётся в глазах Девлет-Гирея бесовский огонёк, неяркий такой, зеленоватый... Огонь, разжигающий жажду лихоимной добычи и смертей. В роду человеческом грабитель и насильник бессмертен, как и подлец, как и лжец, как и скот бездушный... Лица у них разные, но суть — одна. Господь вдохнул дыхание жизни в человека, да, было такое...

На замоскворецких болотах крымцы нарвались на неожиданное сопротивление. Воевода Иван Бельский, насмерть разругавшись с командовавшим земцами князем Мстиславским, увёл часть войска к Москве, пообещав, что, отогнав хана-собаку, ещё кое-кому уши на пятки натянет.

Русская артиллерия, как лягушка языком, слизала первые ряды наступающей татарской конницы.

Длинноствольные пушки, прозванные на Руси «змеями», каменной картечью высекли проулки во вражеском войске. Гаубицы-гаковницы, выставленные Бельским позади пехотных стрелецких полков, с рёвом выплюнули в небо разрывные заряды, рисовавшие в гуще конных рядов крымцев целые площади, замощённые чем-то багровым, стонущим и шевелящимся.

Войско Девлет-Гирея захлебнулось кровью и рвануло обратно, прочь от злого города, не желавшего склонить выю перед ликующим завоевателем. Бельский, получивший при преследовании разбитого врага стрелу в левое бедро, съехал от войска домой, на московский двор. Пропылённые стрельцы и чёрные от пороха пушкари провожали победоносного воеводу громкими криками «ура», столь привычными не только у славян, но и у татар. Закованные в латы всадники высоко поднимали хоругви, увидевшие сегодня бегство врага.

— С нами Бог! С нами надёжа-государь!

И всё это было правдой.

Ярко светило солнце, не по-весеннему тёплое, ласковое, как и Господь, создавший его. А на небольшом холме, в окружении верных опричников, стоял он. Царь и великий государь всея Руси Иван Васильевич. Не в привычной монашеской рясе, не в стальном доспехе, тоже обжитом и вполне уместном. Но в златотканых одеждах и переливавшейся на солнце варварской пестротой драгоценных камней шапке Мономаха.