Проклятие Гоголя - [8]
– Честь имею, – кивнув совсем не по-монашески, бросил он и вышел.
Подоспевший отец Федор развел руками:
– Не суди строго, Андрей Николаевич. Крепко жизнь поломала отца Гермогена. Мне тоже досталось, но не так. Ему не понять, почему после смерти Сталина я перестал проклинать Советы в конце службы. Для него это предательство, а по мне другой страны у нас не будет. Знать бы, что мне там не припомнят Юденича, я бы вернулся, ей богу. А ты навести его как-нибудь. Вся его злость наполовину от одиночества.
Гремин воспользовался разрешением через пару дней. Предлог для посещения искать не требовалось. Для молодого православного исследователя в Риме не представиться немногочисленному православному духовенству было бы верхом глупости.
Жил отец Гермоген в крошечной комнатке на виа Куатро Фонтане. Дом, видимо, когда-то красивый и богатый, сейчас разваливался. Стоял пасмурный день, солнце с трудом продиралось сквозь низкие облака, и комната в одно окошко казалась погруженной в полумрак. Гремин различил топчан, покрытый истертым восточным ковром, две грубых табуретки, стол. На столе: початая бутылка вина, недорогого «Россо ди Монтепульчано», стопка книг, старинные ноты, половина французского багета. В углу киот с образом Спасителя и красноватой мерцающей лампадкой. По стенам иконы, дорогие, старинные, и книжные полки. На корешках французский шрифт чередовался с церковнославянским.
Отец Гермоген, в подряснике грубой серой шерсти, встретил гостя холодно.
– Что же, раз явились – садитесь! Попытку Гремина поцеловать руку отклонил.
– Не надо. Вы мне не прихожанин, я вам не пастырь!
Отец Гермоген сел у стола. Гремину указал на табурет напротив.
Когда глаза привыкли к полумраку, Гремин смог без спешки разглядеть его. Несмотря на годы лишений, порода пробивалась. Отцу Гермогену было лет семьдесят, и он выглядел по возрасту. Высокий, худой старик, все еще широкий в плечах и с прямой осанкой. Смугло-бледное лицо с пронзительными черными глазами и орлиным, с горбинкой, слегка загнутым носом. Не иначе как один из предков Стольникова, служа на Кавказе, взял в жены осетинскую княжну. Изрезанное глубокими морщинами лицо. На виске рубец от пули.
Еще при рукопожатии Гремин сообразил, что у отца Гермогена не хватает пальцев. Ему показалось, что собственная рука побывала в клешне. У священника были узкие кисти с длинными пальцами. Наверное, когда-то очень красивые, сейчас же – с непоправимо покрасневшей и растрескавшейся кожей и узловатыми суставами. На правой руке отсутствовал указательный и две фаланги среднего пальца. Что оставалось, обезображивал рваный шрам. По своему партизанскому опыту Гремин знал, что такие шрамы случаются, когда пуля ударяет по пальцу, лежащему на спусковом крючке.
Разговор начался малообещающе. И, пожалуй, напоминал допрос. Отец Гермоген строго и раздраженно спрашивал, где Гремин вырос, кто родители, что делал в войну, с чем приехал. Потом уже мягче – у кого учился в Парижской консерватории, где освоил искусство регента.
Неожиданно отец Гермоген стал вспоминать:
– Мне семьдесят один год. Можете догадаться, сколько различных хоров мне доводилось слышать. Будучи в Академии Генштаба, не раз забегал в Казанский собор, только чтобы послушать тамошний хор. Но никогда я не испытывал такого просветления, как от хорового пения в пасхальную ночь в 1916 году.
И дальше он рассказал, как молодым подполковником Генерального штаба в срочном порядке выехал на Юго-Западный Фронт. Готовился Брусиловский прорыв. Наши разведчики взяли ценного языка – германского офицера связи при ставке австрийского Верховного Главнокомандования. Пока немца тащили через линию фронта, его прошила шальная пулеметная очередь. Беднягу отвезли в полковой госпиталь в пяти километрах от передовой, разместившийся в полуразрушенном украинском селе. Но все бесполезно – немец умирал, а его было жизненно важно допросить.
Апрель, тепло, солнце, пташки поют – и тут же брошенная техника, пленные, не убранные конские трупы. Бордель невероятный. Допросить немца он успел прямо в импровизированной палате, в маленькой комнате, видимо детской, на втором этаже бывшего помещичьего дома, испытывая странные ощущения: у тебя на глазах, почти что на руках умирает враг, а ты с ним говоришь как с товарищем. На его родном языке. Подполковника Генерального штаба не интересовали номера дивизий или число гаубиц на километр фронта, ему хотелось понять логику австро-германского командования.
Несколько раз по ходу допроса немцу вкалывали морфий. И все-таки он умер. После двух бессонных ночей и общения с умирающим сверлила одна мысль: растолкать солдата-водителя, на машину – и в Чернигов, а там первым составом в Киев и в Питер. В этот момент появился начальник госпиталя. Пожилой майор, усталый еще больше. С огромными черными мешками под глазами, в грязном, забрызганном кровью и гноем халате. Робко обратился к старшему по званию, молодому, чисто выбритому, пахнущему дорогим одеколоном подполковнику Генштаба: вы, дескать, все равно сегодня ночью никуда не доберетесь, вот мы с батюшкой и хотим пригласить вас на службу, а потом, если вам будет угодно, разговеться с нами.
Действие этого исторического романа происходит в Италии в XV веке, памятном величайшей трагедией в современной истории человечества, — падением Константинополя и концом Византийской империи. Судьбоносным для России эхом этой катастрофы стал брак Великого князя московского Ивана III и византийской принцессы Зои (Софьи) Палеолог. Главный герой — человек из мира тайной дипломатии и закулисных интриг. Именно интрига в основе главных событий романа. Даже любовь и страсть покоряются ее жесткой целесообразности.
В самой середине 90-тых годов прошлого века жизнь приобрела странные очертания, произошел транзит эпох, а обитатели осваивали изменения с разной степенью успешности. Катя Малышева устраивалась в транзитной стадии тремя разными способами. Во-первых, продолжала служить в издательстве «Факел», хотя ни работы, ни денег там почти не наблюдалось. Во-вторых редактировала не совсем художественную беллетристику в частных конторах, там и то и другое бытовало необходимом для жизни количестве. А в третьих, Катя стала компаньоном старому другу Валентину в агентстве «Аргус».
В самом начале нового века, а может быть и в конце старого (на самом деле все подряд путались в сроках наступления миллениума), Катя Малышева получила от бывшего компаньона Валентина поручение, точнее он попросил оказать ему платную любезность, а именно познакомиться с заслуженной старой дамой, на которую никто в агентстве «Аргус» не мог угодить. Катя без особой охоты взялась за дело, однако очень скоро оно стало усложняться. Водоворот событий увлек Катю за собой, а Валентину пришлось её искать в печальных сомнениях жива она или уже нет…
Наталия Новохатская Предлагает серию развернутых описаний, сначала советской (немного), затем дальнейшей российской жизни за последние 20 с лишком лет, с заметным уклоном в криминально-приключенческую сторону. Главная героиня, она же основной рассказчик — детектив-самоучка, некая Катя Малышева. Серия предназначена для более или менее просвещенной аудитории со здоровой психикой и почти не содержит описаний кровавых убийств или прочих резких отклонений от здорового образа жизни. В читателе предполагается чувство юмора, хотя бы в малой степени, допускающей, что можно смеяться над собой.
Эта история начинается с ограбления с трагическим финалом: немолодой хозяин загородного дома погибает от рук неизвестных преступников. Однако в этой истории оказывается не так все просто, и сам погибший несет ответственность за то, что с ним произошло. Рассказ «Вода из колодца» седьмой в ряду цикла «Дыхание мегаполиса». Главным героем этого цикла является следователь Дмитрий Владимиров, который на этот раз должен разобраться в хитросплетениях одной запутанной семейной драмы.
