Проклятие древних жилищ - [9]
Бородач неуверенно протестовал:
— Стефани, я не думаю, что причиняю зло…
— Причиняешь… Для чтения хватает книги молитв и часослова. Кроме того, ты показываешь дурной пример ребенку…
Жан-Батист с несчастным видом покорялся:
— Мадемуазель Софи нам что-нибудь споет.
Софи Беер откладывала в сторону цветное шитье, которое носила в громадной сумке из гранатового плюша, и подходила к буфету. Этот жест был предметом постоянного восхищения юного Теодюля. В нижней части буфета скрывался короткий и низкий клавесин, который выдвигался в комнату с помощью бокового рычага. Им же музыкальный инструмент вновь убирали в громадный шкаф. Клавиши инструмента желтые, как тыква на срезе, издавали при прикосновении высокие дребезжащие звуки.
Мадемуазель Софи пела приятным и чуть блеющим голоском:
Или исполняла песню о высокой башне, ласточке и потоках слез.
Эти музыкальные слезы вызывали настоящие слезы у мамы Нотте и дрожь пальцев папы Нотте, вцепившихся в черную бороду.
Только мадемуазель Мари, похоже, не испытывала волнения. Она сажала Теодюля на колени и прижимала к груди, обтянутой синим сюром.
— Мы отправимся в сад с тремя тысячами цветов… цветов… цветов… — тихо напевала она.
— А где этот сад? — так же тихо спрашивал Теодюль.
— Никогда тебе не скажу. Его надо найти.
— Мадемуазель Мари, — шептал малыш, — когда я вырасту, то стану твоим мужем, и мы отправимся в сад вместе…
— Тс, тс, — смеялась она и целовала его в губы.
Тонкий аромат цветов и фруктов от синего корсажа пьянил, и Теодюль говорил себе, что нет никого прекраснее и нежнее в мире, чем эта розовощекая дама с кукольными глазками в платье из шуршащего шелка.
Когда в один жаркий июльский день он бросил горсть песка на ее гроб, Теодюль Нотте ощутил, как сильно он любил эту женщину, которая была старше его на сорок лет, ведь мадемуазель Мари была подругой детства его матери. Они почти не отличались по возрасту.
Однажды, через много лет после ее смерти, в навсегда проклятое им воскресенье он обнаружил в ящике стола капитана письма, которые доказывали, что старый капитан Судан и мадемуазель Мари…
Господин Теодюль Нотте не смог перевести в слова ужасающий образ, убивший единственную влюбленность в его жизни. Он глубоко страдал всем существом и терзал свою память. Целую неделю он проигрывал в шашки к величайшему удивлению господина Ипполита Баэса. Ему не удалось филе с ореховым пюре, удивительный рецепт которого ему передала мать.
Кстати, это было единственным событием, которое омрачало его дни с того дня, как он в полном одиночестве стал жить в вековом доме в Хэме, до мартовского воскресенья, черного от дождя, ветра и града, когда, по неизвестно какому тайному катаклизму, с верхней полки упала книга из библиотеки капитана Судана.
Было бы неверным сказать, что господин Теодюль никогда не видел эту книгу, но это случилось столь давно, что многие, но не он, давно забыли бы об этом.
Итак, тот вечер 8 октября, погребенный во времени полвека назад, остался удивительно живым в его памяти.
Кстати, разве его истинная роль в жизни не казалась постоянным воспоминанием?
Неправдоподобно, странно, но все, что вызывает у вас приступы тоскливой тошноты, бросалось ему в лицо, как разъяренная кошка, когда в тот день в четыре часа пополудни он вернулся из школы.
Четыре часа — спокойный час. Он вкусно пахнет свежим кофе и горячим хлебом, никому не причиняя зла.
Мокрые тротуары блестели, отражая солнце. Старухи, исчерпав запасы колкостей, покинули свои наблюдательные посты, затянутые тюлем, и удалились в задние помещения с кухнями, где плавал дымок от готовящегося обеда.
Теодюль шел прочь от школы с усталостью юного лентяя и невежды. Трудная арифметическая задачка терзала его мозг.
— Ну чему послужит эта ужасная задачка с людьми, которые никогда не догонят друг друга? Папа и мама зарабатывают достаточно денег, оставят мне в наследство лавочку, и я буду зарабатывать в свою очередь…
— Голуби шорника бродят по маленькой площади, я буду бросать в них камни, потому что хочу убить сизаря, — кто-то ответил ему.
Теодюль не ждал ответа, поскольку говорил сам с собой. И только сейчас обратил внимание, что шел вместе с парнишкой на толстых кривых ногах, который сидел на задней парте.
— Смотри-ка, я не знал, что ты рядом… Мне казалось, что я иду из школы с Жеромом Мейером, а оказалось с тобой, Ипполит Баэс.
— Разве ты не заметил, что Мейер спрятался в сточной канаве? — спросил юный Ипполит.
Теодюль криво усмехнулся, чтобы понравиться собеседнику. Он едва его знал, поскольку Ипполит считался плохим учеником, которого не любили школьные учителя, и дружить с ним считалось неприличным. Однако в этот день Теодюля влекло к нему.
Улицы опустели, но были наполнены желтым солнечным светом и жарой конца сезона; голуби разлетелись и с деловитым видом уселись на дальний конек. Ипполит выбросил камни, собранные для бросания в голубей. Мальчишки поравнялись с печальной и мрачной булочной.
— Смотри, Баэс, — оживился Теодюль, — на прилавке всего одна буханка хлеба…
Действительно, в плетеных корзинах лежали лишь унылые сухари. Единственная буханка серовато-глинистого хлеба лежала на мраморном прилавке, словно островок в безбрежье океана.
