Я открыл глаза. Было темно, однако я увидел на фоне звезд согнутые колени. И снова закрыл глаза. Боль была невыносимой. Было такое впечатление, что в голову мне загнали здоровенный ком свинца и он ворочается там, словно его качает волнами. А вот слушать было не больно, и мои уши сообщили мне все, что нужно было узнать. Я слышал равномерный скрип уключин и плеск волн о борта шлюпки. Меня везли на берег. Шлюпку отчаянно болтало, она врезалась носом в волну, обдавая меня брызгами. Я попытался приподняться на локте.
– Лежи-ка ты спокойно, – велел Малиган со своим нарочито шотландским акцентом. – Только шевельнись, и я снова двину тебя по затылку. – Он так близко склонился надо мной, что я почувствовал запах коньяка у него изо рта.
– Ладно, буду лежать спокойно, – выдохнул я. Голос мой звучал слабо, еле слышно.
Я бессильно откинулся на спину. Нервы мои были на пределе, в голове молотом стучала боль. Поднялся легкий ветерок, и за ритмично раскачивающимися плечами Шорти на волнах плясали огни «Арисега». Маленькая шхуна лежала в дрейфе под фотом и стакселем. Она находилась примерно я трехстах ярдах от нас – изящная маленькая тень в слабом свете звезд и вращающегося луча Лонгшипа. Я повернул голову и встретился с взглядом Малигана, который наблюдал за мной. Малейшее напряжение шейных мышц вызывало невыносимую боль в глазах. Я повернулся и оперся на правый локоть, так чтобы можно было смотреть вперед, не поворачивая головы. Малиган угрожающе пошевелил своим пистолетом, который он держал за ствол. Но потом успокоился, поскольку я лежал тихо. Берег казался черной тенью, которая вдруг встала на дыбы и тянется к небу. С каждым взмахом весел он приближался, делаясь все темнее и темнее. Скоро он уже навис над нами, заслонив полнеба своими зубчатыми гранитными скалами, и в ночной тишине стал отчетливо слышен плеск волн, бьющихся о берег.
– Где ты меня высаживаешь, Малиган? – спросил я.
– Именно там, где обещал, – ответил он. – Северная оконечность Уитсенд-Бей. Это примерно в двух милях от Сеннена. А если сразу от берега подняться вверх и пойти прямо вглубь, то вскоре выйдешь на дорогу, которая приведет тебя в Пензанс.
Я ничего не сказал. Черная линия берега была совсем рядом. Мне показалось, что я вижу белую пену прибоя. Я прищурился, пытаясь всмотреться в темноту. Но от этого стало больно глазам, и пришлось их закрыть.
Итак, вот она, Англия, и всего в нескольких милях – место, где я родился. Отец так много рассказывал о Корнуолльском побережье, что мне казалось, я его узнаю даже в темноте. И все-таки странное это было возвращение – высадиться на берег глубокой ночью и остаться в полном одиночестве, не имея ни единой знакомой души.
Внезапно меня охватил страх. Забыв на мгновение про боль в голове, я стал шарить по животу, ища пояс. Вот он, на месте. Нащупал кармашек. Да, он по-прежнему туго набит деньгами. Или не так туго, как раньше? Что, если они меня надули? Они говорят, я был без сознания пятнадцать минут. Вполне достаточно времени для того, чтобы украсть мои деньги.
Я посмотрел на Малигана. Его взгляд был устремлен на меня.
Было ли это игрой света или я действительно увидел в его глазах сардонический блеск?
– Так как насчет платы, Малиган? – спросил я. – Сколько денег ты взял?
– Лежи спокойно! – зашипел он, ухватив поудобнее рукоятку пистолета.
Огромные гранитные скалы были уже совсем близко. Они словно вздыбились, устремляясь высоко в небо. Белая пена прибоя кипела у самых наших ног. Я сунул руку под свитер и стал щупать под нижней фуфайкой, пока не добрался до пояса, надетого на голое тело. Нашел и кармашек. Он был туго набит. Но когда я засунул внутрь пальцы, то вместо хрустящих банкнотов они нащупали обычную бумагу, словно там были ничего не стоящие итальянские лиры. Я посмотрел на Малигана.
– Сколько ты взял? – спросил я его.
Его лицо было так близко к моему, что я видел, как заячья губа раздвинулась, изображая улыбку.
– Взял столько, сколько и собирался, плюс пятнадцать целковых за то неудобство, которое ты мне причинил. У тебя осталась пятерка, и это ровно в пять раз больше того, что ты заслуживаешь.
Пять фунтов! А ведь у меня было две сотни, когда я окликнул его в порту Санта-Лючия в Неаполе.
– Почему же ты не взял оставшуюся пятерку? – спросил я.
Он засмеялся. Это был грубый скрипучий звук, похожий на скрип весел в уключинах.
– Потому что я не желаю, чтобы кто-нибудь начал расспрашивать об «Арисеге». Пяти фунтов тебе на время хватит. Человеку ведь так хочется сохранить свободу. Я бы, конечно, мог всадить в тебя хорошую порцию свинца и вышвырнуть за борт, привязав к ногам какую-нибудь старую железяку, но я не слишком доверяю своей команде. А ты ничего другого не заслуживаешь.
– Откуда ты знаешь, чего я заслуживаю? – Во мне вскипела злость, пересилив даже боль в голове. – Чем ты, интересно, занимался, когда в Африке был Роммель? Шнырял по побережью, свободно заходил в ссверо-африканские порты? Готов поспорить, тогда у тебя не было этого дурацкого шотландского акцента.
Он снова рассмеялся:
– Mais non, ton vieux – je pariais toujour le francais quand j'etals en Afrique1.
