Проклятая сабля крымского хана - [65]

— Я жду тебя, Мустафа-ага, мне нужно с тобой посоветоваться.

Визирь выглядел уставшим и больным. Простуженная поясница снова давала себя знать, и великий воин с трудом взбирался на коня.

— Я слушаю вас, великий хан, — хрипло произнес он.

— Что говорят мои люди? — поинтересовался Девлет Гирей, поудобнее усаживаясь на подушки. — Не клянут ли за то, что я вернулся назад?

— У каждого свое мнение, — отозвался визирь уклончиво. — Я, например, прекрасно понимаю, почему вы это сделали. Гонцы приносили вести о большом войске русских, которое в любую минуту может оказаться возле Москвы. А наши воины устали после длительного перехода и ожесточенного сражения, они не готовы добить противника. Правда, вы думаете точно так же?

Легкая улыбка тронула тонкие губы хана. Он радовался, что визирь всегда понимал его с полуслова.

— Именно так я и рассуждаю, — подтвердил он, дернув себя за поредевшую бороду, — и это правильно. Как бы то ни было, я нанес русским страшный удар и теперь вправе диктовать свои условия. Ты поможешь составить грамоту, и я отправлю послов к Ивану IV, потребовав назад Казань и Астрахань. Думаю, он мне не откажет.

Глава 35 Наши дни. Тульская область

К часу Жанне удалось задремать, несмотря на беспокойное состояние. Когда раздался негромкий стук в дверь, она подскочила, протирая глаза.

— Ты готова? — поинтересовался Андрей и вошел, не спрашивая разрешения. — Прими душ, освежись — и мы отправимся в путь. Через пятнадцать минут я жду тебя в коридоре.

Жанна закивала — голова задергалась на тонкой шее. Она поплелась в ванную комнату, преодолевая дремоту, и вскоре, одетая, вышла в коридор. Андрей уже ожидал ее.

— Скорее во двор. — Они почти побежали по лестнице. Дверь дома, как и обещал хозяин, осталась открытой, стояла пугающая тишина, но Ломакин был уверен, что за ними следит не одна пара глаз.

— Вот наши вещи. — Он подхватил рюкзаки и футляр с саблей. — Черт, Завьялов оказался прав. Она чертовски тяжелая. Жанна, тебе придется взять кое-что из вещей. Посмотрим, кстати, что он сюда положил.

В рюкзаках оказались две емкости с питьевой водой и две банки говяжьей тушенки. Каравай был завернут в хлопковую салфетку.

— Скупердяй, — выругался Ломакин. — Две банки тушенки! Это нам на обед. А на ужин?

— Он уверен, что ужина не будет, — прошептала женщина.

— Ладно, что-нибудь придумаем. — Он будто не слышал ее слов. — Вот, возьми, я положил в твой рюкзак хлеб и тушенку. Потянешь?

— Потяну. — Она покорно взяла поклажу. — А что еще остается делать?

Андрей посмотрел на свою спутницу, порывисто обнял и прижал к груди.

— Жанна, главное — это присутствие духа. Тогда мы сможем все. Если мы сдадимся здесь и сейчас, лучше вообще никуда не идти.

Женщина вырвалась из его объятий:

— Я же сказала, что все сделаю. И прошу: не надо больше никаких предисловий. Пойдем скорее.

Андрей взглянул на часы:

— Ровно три. В путь.

Оба даже не обернулись на завьяловский дом, потому что знали: они сюда не вернутся. В этом хозяин был прав.

Глава 36 1571 год. Москва

Иван Васильевич сидел на троне в старом дворце Братошино, задумавшись, опустив голову. Последние события отразились на его внешности и характере. Всегда уверенный в себе, царь почувствовал растерянность. Как так получилось? Где он ошибся? Как позволил супостату разорить столицу — красивейший город, исчезнувший с лица земли за три часа? Из всей мощной армии осталось два дееспособных полка. От горестных дум он похудел, тонкий нос заострился, более, чем когда-либо, напоминая клюв хищной птицы, в серых глазах уже не было того огня, который пугал окружающих. Отослав слуг и приказав никого не впускать, царь хотел в одиночестве проанализировать все события, случившиеся за последние годы. Может быть, без советчиков он скорее разберется, в чем кроется ошибка? Иван Васильевич вспомнил события 1570 года, когда особое царское войско, созданное для борьбы с изменниками, называемое «опричниками», опустошало русские земли, разгромило Новгород, лишило его нужных людей. Теперь он понимал, что порой опричники под личиной борьбы с изменой просто сводили счеты с неугодными им людьми. Это была первая ошибка. Опричнину следовало отменить. А вторая ошибка — слабо укрепленные границы Русского государства. Да, для Ливонской войны, несомненно, требовались силы, но как он мог подумать, что хитрый Девлет Гирей позволит ему довести войну до конца, не предпринимая никаких попыток сжечь Москву? Разве он многократно не грозился это сделать? И сделал, оставив русского царя униженным и оскорбленным. Иван IV знал, что совсем недавно татарский посол хвастался перед польским королем: дескать, они побили шестьдесят тысяч русских и еще столько же захватили в плен. Скоро все правители узнают о трусости русского царя и слабости его войска. Но что, что ему делать дальше? Еще немного посидев в одиночестве, разглядывая узоры на ставнях, Иван Васильевич решил позвать слугу, но тот сам нарушил его уединение, провозгласив, что к нему просится татарский посол. Русский царь вздрогнул. Он не ожидал, что Девлет Гирей пришлет посольство так быстро. Что же ему нужно?

Взяв себя в руки усилием воли, царь крикнул: «Обожди, проси, но не сразу», — бросился к сундуку, вынул припасенную для особых случаев баранью шубу, накинул на толстый сермяжный кафтан, и приосанился, всем видом желая показать, что нисколько не расстроен. Он едва успел вернуться на трон, как смуглый узкоглазый татарин, мерзко улыбаясь, тихо, как рысь, вошел в покои государя. Следом за ним плелись воеводы с растерянными лицами. Иван Васильевич подбоченился, желая приободрить их. Татарин, поклонившись, достал грамоту, заявил, что послан своим господином, чтобы узнать, как царю пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол неожиданно для всех вытащил грязный острый нож) и добавил: «Этим ножом пусть царь перережет себе горло».