Проклят и прощен - [19]

Небольшой дом, стоявший среди обширного сада, не мог претендовать ни на особую красоту, ни на аристократический вид, но был уютен, удобен, поместителен и производил очень приятное впечатление своими белыми стенами и светлыми окнами.

В маленькой гостиной, сохранившей, как и все остальные комнаты дома, свою прежнюю, довольно старомодную, но удобную обстановку, хозяйка Розенберта слушала объяснения сидевшего напротив нее поверенного Фрейзинга. Перед ним были разложены бумаги, с содержанием которых он, по-видимому, знакомил молодую женщину. В некотором отдалении от них, у окна, стоял другой господин, в одежде пастора. Это был человек лет сорока, с резкими и выразительными чертами лица, отражавшего незаурядный ум и в то же время непреклонную суровость. Гладкие темные волосы обрамляли высокий лоб, на котором уже появились морщины, а темно-карие глаза обладали проницательным взором, который привык читать в душе человека, как в открытой книге. Пастор не принимал участия в разговоре, но вся его поза ясно свидетельствовала, что он внимательно следит за происходящим и так же интересуется им, как и сами разговаривающие.

— Пока это дело можно считать поконченным, — сказал адвокат, собирая бумаги. — Я точно следовал вашим предписаниям и уплатил по всем счетам. Теперь остается только одна значительная сумма. Я очень жалею, что мне не удалось прийти к полюбовному соглашению с вашим кредитором, и вы пожелали взять это дело в свои руки. Но привело ли в ваше путешествие к желаемому результату?

— Да, — произнесла госпожа Гертенштейн, беря протянутые ей бумаги. — Я не застала своего кредитора дома и вынуждена была поехать за ним в Венецию; там при личных переговорах мне удалось добиться того, что не удавалось сделать письменно. Он согласился удовольствоваться пока закладной на Розенберг и дает мне отсрочку на год, а до тех пор, может быть, удастся продать Розенберг.

— Вы хотите продать Розенберг? — с удивлением спросил Фрейзинг. — Но ведь он не принадлежит к наследству, оставленному президентом, а составляет вашу личную собственность. Ведь покойная фрейлейн фон Гертенштейн по своему духовному завещанию оставила его лично вам, и никто не может заявлять на него права.

— Я это знаю, — возразила молодая женщина, — но считаю своим долгом отдать все, что имею, ради чести и доброго имени моего мужа. Я добровольно предложила кредитору Розенберг.

Фрейзинг неодобрительно покачал головой.

— Простите меня, но вы поступили необдуманно. Будучи уже давно вашим поверенным, я осмеливаюсь напомнить, что вами было уже принесено довольно жертв, гораздо больше, чем принесла бы всякая другая женщина на вашем месте. Пенсия, назначенная вам правительством, очень невелика, ее едва достанет на самое необходимое. Розенберг — ваше последнее прибежище и единственный источник дохода в будущем.

— Но этим я покрою последнее из долговых обязательств, я хочу освободиться от них во что бы то ни стало. Никакая жертва не кажется мне непосильной, чтобы сохранить наше имя незапятнанным.

Адвокат собирался возразить ей, но в этот момент в разговор вмешался священник.

— Моя кузина права, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Вступаясь за память своего мужа, она лишь исполняет свой долг. Нам приходится смотреть на это дело не с одной только деловой точки зрения.

— Ну, если против меня выступает сам пастор Вильмут, то мне остается только замолчать, — немного обиженно произнес Фрейзинг. — Все-таки я не отказываюсь от своего совета, имея в виду лишь ваше благо.

— Я в этом никогда и не сомневалась, — заметила молодая женщина, протягивая ему руку, — я всегда видела в вас верного и надежного друга.

Фрейзинг с рыцарской вежливостью поднес красивую руку к своим губам, и его сухие черты немного оживились. На тонких губах пастора при этом проявлении благоговейного уважения промелькнула не то насмешливая, не то презрительная улыбка; он отошел от окна и приблизился к собеседникам.

— Следовательно, весь вопрос теперь в том, чтобы продать Розенберг как можно выгоднее, — проговорил он, продолжая начатый разговор. — Мы рассчитываем на вашу помощь, а так как впереди у нас еще целый год, то можно надеяться, что продажа не представит особенных затруднений.

— Я сделаю все, что в моих силах, вы можете положиться на меня, ваше преподобие, — сказал адвокат, вставая и берясь за шляпу.

— Разве вы не останетесь обедать? — спросила госпожа Гертенштейн. — Я, по обыкновению, рассчитывала на это.

— На этот раз я попрошу вас извинить меня — есть неотложные дела, призывающие меня в город, — возразил Фрейзинг, которому было явно нелегко отказаться от приглашения.

Он, очевидно, намеревался еще раз поцеловать руку хозяйке, но его стеснял острый и насмешливый взгляд пастора, и он ограничился простым рукопожатием.

Госпожа Гертенштейн снова села и принялась перелистывать оставленные ей бумаги. Вильмут подошел к ней, взял одну из бумаг и, просмотрев ее, произнес:

— Да, действительно немаленькие суммы. Я не понимаю, Анна, каким образом тебе удалось уплатить по всем этим обязательствам?

— У меня было много драгоценностей, — спокойно ответила она, — а бриллианты всегда сохраняют свою ценность. Правда, я продала все драгоценности до последней, но по крайней мере этого оказалось достаточно.