Прокаженные - [97]

Гугунина разогрела на керосинке чайник, достала посуду, насыпала в вазу печенья, поставила варенье и налила чаю.

- Василиса, скажи мне откровенно, — начала она, опустив глаза, — ты по-настоящему счастлива? Тебя не угнетает твоя прежняя проказа?

- Нет, не угнетает.

- Кто из твоих близких знает, что ты была здесь?

- Мать и муж.

- Еще кто?

- Больше никто. Потому что никто не спрашивал. Конечно, если спросят, скрывать не стану.

- Напрасно… Если ты признаешься, от этого пользы тебе не будет. А если скроешь, то этим не повредишь никому. Лучше Молчи.

Точно совсем забыв про чай, она поднялась, принялась ходить по комнате.

Затем села на подоконник, откинула занавеску, посмотрела за окно. Там было темно. За окном лежала голая, мерзлая степь, невидимая в ночной темноте.

- Помнишь, — снова повернулась она к Василисе и посмотрела на нее испуганно-настороженными глазами, — когда мы ехали с тобой? Я говорила тебе о том, что нос — пустяки. Не в нем, мол, дело…

- А оказалось в нем?

- В нем, как это ни смешно. Я даже предположить не могла, что именно в переносице-то и главное. — И она снова принялась расхаживать по комнате. — Ты пей чай, не смотри на меня. Да, в переносице, — продолжала она тихо. — Ее уже не поправишь… Значит, не поправить и судьбы…

- Чего она тебе так далась?

- А вот чего… Когда я приехала домой… Ты ведь по себе знаешь, как мы стремимся отсюда домой. От радости хочется бегать и всем, всем говорить, что мы здоровы, мы больше не прокаженные, мы такие же теперь, как все…

Василиса ничего не сказала и задумалась.

- Дура, — уронила Настасья Яковлевна. — Дурой я была, — нахмурилась она. — Надо было не так, надо было пеплом засыпать, в землю закопать да утрамбовать всякие воспоминания об этом… Дескать, когда это я была прокаженной? Вы с ума сошли! Вот как говорить надо. А я от радости делилась со всеми — вылечилась! Думала, что и людям от этого приятно будет, как мне… А вышло не так… Совсем не так вышло, Василиса милая… Хорошо, что ты вот такая чистая, ничего не заметно… Ау меня — вот это, — и Настасья Яковлевна притронулась к переносице.

- Ведь это же такой пустяк! — не удержалась Василиса.

- Я сама думала, что пустяк, оказалось — нет. Познакомишься, бывало, с человеком, разговоришься и не понимаешь, чего это он так смотрит на тебя? А потом вспомнишь — переносица! Ведь люди уверены, что если переносица повреждена, то непременно от сифилиса — Вот почему так смотрят. Станет, конечно, совестно, подумать могут о сифилисе. И чтоб действительно не подумали — примешься объяснять: так и так… Это, мол, следы проказы… Была больна, а теперь вылечилась окончательно. А он смотрит на тебя так, точно перед ним чудовище. Вижу, что настроение испорчено, сидит человек, как на горячей сковородке, посматривает на дверь… А потом при встречах не замечают тебя, стараются держаться подальше… Вот что значит — переносица!

Она вздохнула и, опустившись на стул, принялась пить уже остывший чай.

- Вот какая судьба, Василиса, — тихо продолжала Настасья Яковлевна. — Оказывается нельзя говорить, что у нас была проказа, — сразу отвернутся даже самые близкие, самые дорогие, родные… У меня есть замужняя сестра, есть еще некоторые родственники. Я поселилась у нее. Пустили как будто бы без опасений. Не могу сказать, что плохо относились. О проказе даже помина не было, хотя все знали, что я пробыла в лепрозории пять лет. Месяца два ничего не замечала, пока не бросилась в глаза одна мелочь: заметила я однажды, что мне подают еду в одной и той же посуде и что лежит она отдельно от общей.

Потом заметила еще одну мелочь: посуда-то моя моется отдельно от всей остальной, хотя обедали за одним столом. И тут начала припоминать:

вспомнила, что и белье мое стирается отдельно, хотя жили сообща, и семья — все до одного человека — точно остерегается чего-то, хотя сестра моя — добрая, культурная женщина. И домработница, вижу, побаивается- всегда шагах в пяти от меня… Но все молчат — о проказе ни звука, — неловко, мол, сказать о том, что остерегаются… Пойдешь, бывало, в кино или в театр… Сидим вместе, рядом друг с другом, как будто бы все просто, все как надо, а присмотришься — сторонятся, отодвигаются, дескать, хоть ты и излечившаяся, а кто тебя знает, поди разбери: на самом ли деле ты такая? Побаиваются, одним словом, и молчат. И я — ни слова, ведь неловко спросить: чего вы, дескать, боитесь? И с того времени нашла я себе развлечение: мне страшно понравилось наблюдать за всеми, кто знал меня, — как это они остерегаются меня?.. Иной раз разговоришься с человеком и смотришь на него — с чего начнутся его предосторожности? Нарочно подсядешь поближе, а сама думаешь: "Вот сейчас отодвинется…" И действительно: либо встанет под каким-нибудь предлогом и отойдет, либо отодвинется. Стала я замечать, что руки не подают и не принимают от меня никаких вещей, конечно под всякими благовидными предлогами. А с одной дамой — моей заказчицей — произошла настоящая истерика! Заказывая у меня платье, она не знала, что я была прокаженной. И во время примерки совершенно случайно обратила внимание на мою переносицу…