Прокаженные - [81]

День был серый, унылый. То ли шел мелкий, неуловимый для глаза дождь, то ли лежал туман. Но идти было легче, чем вчера, в темноте.

"Может быть, это и так, — думал Сергей Павлович, вспоминая вчерашний разговор с женой. — По-своему она, разумеется, права. Но ведь чистейшее бабство! — вознегодовал он вслух. — "Весь город боится". Какое мне дело до этого "всего города"! Плевать мне на него. Мало ли как и что думают и говорят дураки… Выходит, что я должен им потакать? Дудки!.. Но ей, конечно, скучно. Ей жить хочется… Жизнь течет, годы уходят… Да…»

У него мелькнула даже на одну минуту мысль — не переехать ли в самом деле в город? Но снова вспомнил Веру Максимовну, больной двор, сотню людей, для которых он в тысячу раз нужнее, чем для жены, вспомнил Сергей Павлович радостные глаза больных, когда он беседует с ними, и покрутил головой: "Нет, этого не будет. Вот только Машенька… Как же с Машенькой?"

И опять мелькнула мысль о переезде в город. "А что я здесь буду делать?

— подумал он. — И куда я теперь годен, кроме как лечить проказу?.."

Он шел и раздумывал… Личная жизнь… Была ли когда-нибудь у него личная жизнь? Мысль эта пришла ему только сейчас впервые за много лет.

Прежде он никогда не думал о себе. Личная жизнь… — и с удивлением остановился: у него не было никогда личной жизни. Вся она отдана больным…

Но, может быть, больные и есть самая настоящая личная жизнь? Семья. Он ее почти не видит, не знает. Он знает только то, что все его жалованье до копейки отдается жене. Полтора дня в неделю — дома. Вот и вся личная жизнь И вспомнил Сергей Павлович студенческие годы — годы тяжелой борьбы с жизнью за пятикопеечную французскую булку и четверть фунта колбасы, затем — врачебную практику в этом вот городишке, потом заведование больницей в отдаленном селе и, наконец, женитьбу. И вот ему уже сорок восемь лет. И жизнь пролетела с поразительной быстротой, невидимо, и на всем ее пути ни одного яркого, ни одного оставшегося в памяти огонька.

- Личная жизнь, — усмехнулся он, заметив впереди жалкий бульварчик и кино, у которого он встретился с "шефом".

Несмотря на поздний час и праздничное время, «проспект» казался пустынным, унылым.

На бульваре стояли большие лужи. Вот закрытый ларек — "Лимонад и другие прохладительные напитки". Около кино стоит озябший человек в кепке, рассматривает полуоборванную афишу.

Вот улица, где он прожил когда-то пять лет — еще до женитьбы.

Одноэтажный домик с четырьмя окнами. Все — как было много лет назад. И древний клен ничуть не изменился. Около дома скамеечка, на которой по ночам сидели влюбленные пары. Сколько счастья и радости видела она, какие слова слышала! Даже один раз и он посидел на ней с Антониной Михайловной, но тогда жена была совсем молоденькой и казалась Сергею Павловичу самой замечательной, самой красивой девушкой во всем мире. От скамеечки остались только два полусгнивших, обгрызенных годами столбика. На этой вот двери висела дощечка: "Доктор С. П. Туркеев. Кожные болезни". На двери сохранился еще след от дощечки. "Значит, с тех пор ни разу не красили", — подумал Сергей Павлович.

Он бродил долго по безлюдным улицам. Дойдя до окраины, повернул обратно, пошел какой-то широкой улицей с редкими домиками и огромными дворами. Он увидел старинный, покривившийся дом с шестью окнами на улицу, с большим садом во дворе. Пять окон закрыты наглухо, и только одно открыто.

Туркеев остановился перед парадной дверью.

"Доктор Геннадий Гурьевич Превосходов. Женские болезни. Прием от 4 до 8"

"Вероятно, нет дома", — подумал Сергей Павлович, но решил все-таки позвонить.

Дверь долго не открывалась. "Наверное, на службе".

Туркеев хотел уже отойти от двери, но в это время послышались шаги, кто-то изнутри принялся возиться с засовом. Дверь открылась.

- Можете ли вы принять больную женщину? — улыбаясь, спросил Туркеев.

- Нет, Сергей Павлович, таких женщин, как ты, я пока еще не принимаю! — засмеялся Превосходов, радостно протягивая старому приятелю руки и втаскивая его с крыльца в коридор. — Тебя-то я не ожидал никак! — весело говорил он, осматривая Туркеева со всех сторон. — Ну, чего стоишь? Проходи. А у меня, понимаешь, никого дома. Один как перст. Прислугу и ту отпустил. Это хорошо, что ты надумал заглянуть. Очень хорошо, молодец, ей-богу… Ну, проходи же!

Туркеев давно знал Превосходова как самого популярного гинеколога в городе и завязал с ним приятельские отношения со времени родов у Антонины Михайловны.

Он вгляделся в него: что-то грузное, замедленное было в движениях Превосходова — этого изящного еще двенадцать лет назад, «модного» и популярного гинеколога. Сергей Павлович взглянул на его обтрепанные брюки, сильно поседевшую голову, на отвисший подбородок, подумал. "Однако подвело же тебя, братец мой… А ведь как ты кружил еще совсем недавно головы нашим красавицам… А теперь, вишь, подбородок… Да, старость".

Ему вспомнилось, как в тринадцатом году весь город, захлебываясь от восторга, толковал о скандальном романе между Превосходовым и женой начальника гарнизона — гордой, недоступной красавицей. Потом ходили слухи, будто между Превосходовым и полковником состоялась дуэль. Говорили, что дуэль кончилась только царапиной на руке Превосходова, не любившего, впрочем, вспоминать об этом эпизоде. Туркеев знал: если Превосходов принялся бы вспоминать о всех своих романических приключениях, им не было бы конца.