Прокаженные - [56]

Уже на следующий день опытный глаз старого врача сразу определил, что в лице Гольдони лепрозорий приобрел прекрасного, энергичного работника, легко справляющегося со своими обязанностями. Перед ним был, несомненно, мастер своего дела. Забыв вчерашние размышления, Туркеев любовался работой Гольдони так же, как механик любуется четкостью хода новой машины. В это утро Гольдони завоевал его сердце, и Туркеев решил: такому врачу, действительно, можно доверить лепрозорий Только одного не мог одобрить Туркеев — это чрезмерно смелого обращения с больными Гольдони здоровался с ними не иначе как за руку. Нередко он закуривал, пользуясь папиросами прокаженных, не брезговал обедать у них и вообще старался подчеркнуть свое презрение к опасности близких отношений с больными.

Доктор Туркеев прекрасно понимал, что в данном случае — не бравирование, не показная смелость, а желание поставить прокаженных на одну ступень с собой, стремление уничтожить расстояние, отделявшее тех от этих.

Доктор Туркеев слишком хорошо знал, что подобные жесты здоровых людей пробуждают у прокаженных надежду, они возрождают в их сердцах сознание, что они тоже люди. Гольдони, конечно, поступает хорошо, но зачем — через меру? К чему обеды и папиросы? Хотя профессор Дегио в своей книге, выпущенной в 1896 году, и говорит о нерешенности вопроса об этиологии проказы и причинах заражения ею, хотя профессор Вирхов в 1897 году и заявил на берлинской международной конференции врачей, что "заразительность проказы не может быть введена в догмат до тех пор, пока не наступит день, когда удастся культивировать палочку Ганзена и посредством прививки вызвать заражение проказой", тем не менее доктор Туркеев считал такое близкое соприкосновение здорового с прокаженным нецелесообразным. Надо во всем знать меру. Ведь теперь не восьмидесятые годы, когда во всей Европе единственный врач, француз Ландрэ, боролся со всеми остальными врачами мира, убеждая их в заразности проказы. Теперь не 1886 год, когда, подсмеиваясь над утверждениями Ландрэ, весь медицинский мир верил в обратное, утверждая лишь единственный источник заражения-наследственность. Но скоро замечательное открытие Ганзена поколебало устои этой всеобщей ошибки. Оно поддерживало правильность утверждений Ландрэ. Антиконтагионисты, казалось, были разбиты наголову, реплика итальянского врача Брунелли, сказавшего в свое время, что "ныне мнение о проказе более заразительно, чем сама проказа", потеряла все свое значение.

Антиконтагионисты в наше время похожи на часовых с бердышами. Тем не менее они все-таки встречаются. С того момента, как в 1884 году на международном конгрессе врачей в Копенгагене, уже после опубликования трудов француза Лелиора и русского врача Судакевича, научно доказавших заразность проказы, все врачи голосовали против одного Ганзена за незаразность, утекло много воды. Тем не менее последователи теории о наследственности еще встречаются. Они не исчезли даже после того, как в 1897 году берлинская конференция врачей, созванная германским правительством, напуганным вспышкой эпидемии в Гамбурге, сказала: "Да, проказа заразна". Не являлся ли Гольдони антиконтагионистом? Об этом как-то спросил у него Туркеев. И тот ответил:

- Нет, доктор, я убежденный контагионист.

- Если вы убеждены, то почему ведете себя так неосторожно?

Гольдони отделался шуткой.

Но доктор Туркеев был не единственный человек в лепрозории, который не одобрял столь тесного общения Гольдони с прокаженными. Это общение не нравилось еще лекпому Плюхину, который видел во всех манерах нового врача нечто недостойное высокого звания представителя науки. Если Туркеев рассматривал Гольдони как человека со странностями, но в то же время видел в нем энтузиаста, то Плюхин, наоборот, считал Гольдони фигляром и даже карьеристом. Кто знает, какую цель преследует этот не в меру опрятный и не в меру развязный субъект? Не целит ли он на место Туркеева? Не ясно ли, для чего он завоевывает симпатии больных? Придет ревизия, спросит: "Кто лучше?"

Те скажут — Гольдони, и готово…

Так думал Плюхин, высказав однажды свои подозрения доктору Туркееву.

- Я не думаю, — ответил тот, — чтобы им руководила подобная цель, а если и так — я не возражаю. Милости просим. Хоть сейчас. Человек он молодой и работать умеет. Пусть. Только я не думаю.

У Плюхина имелись основания не любить Гольдони. Как это ни странно, но причиной такой нелюбви явилась Лидия Петровна, которой Плюхин однажды признался в своих чувствах, но был отвергнут ею. Лидия Петровна не пожелала их выслушать и деликатно отклонила неуверенные попытки лекпома. Неудача смутила Плюхина. Он целиком отдался перепелиному промыслу, но не терял все-таки надежды, что рано или поздно, а победа будет на его стороне.

И вдруг-Гольдони… Прогулки в степь. Эти взгляды, которыми обменивался он с Лидией Петровной каждый раз при встречах, взгляды, способные свести с ума всякого ревнивого человека. Влюбленные — самые ненормальные люди в мире.

Плюхин начал следить. Разведки привели к неожиданному открытию: Плюхин точно установил — по вечерам они ходят гулять. Конечно, они скрывают свои отношения! Плюхин понял, что Лидия Петровна погибла для него безвозвратно.