Производственный роман - [146]
И вот однажды, сухим осенним днем, господин Эжен угрюмо заявился с телегой кирпичей. На козлах сидел дядя Фаркаш и понукал лошадей. «Тпр-ру, чтоб тебя!» Господин Эжен, насупившись, поспешил на склад. Дядя Фаркаш щелкнул пальцами. «Ребяты. Сложить надоти». Господин Арманд, переступив через себя — не потрудившись даже задать вопрос «Кто привез кирпичи?», — сразу взял бразды правления в свои руки. Построил ребят в цепь нападения (даже защитников — ха-ха-ха), и вот уже кирпичи, как неуклюжие птицы, полетели куда следует. Из бойкости распоряжений следовало, что господин Арманд уже много думал об этом: о том, что куда. Хотя тот факт, что господин Эжен подвел телегу туда, куда подвел, — свидетельствовал о его заранее обдуманном плане. Как трагично это совпадение! Возможно, конечно, что они сами являются жертвами, однако причина: причина в них, если смотреть с точки зрения развала дел. Они так отчаянно дулись друг на друга, что итог очевиден! Потому что один сдастся! Господин Арманд стоял на принципиальной плоскости, так что шансов у него!.. А команда без тренера?! Конечно, рано или поздно будет другой! Но кто заменит эту маниакальную любовь к спорту, живущую в господине Арманде, этом сердечном человеке, кто сравнится с ее сиянием…
Мастер стоял в очереди в полученных от господина Дьердя новых бутсах; он как раз собрался разносить обувку. Бутсы сверкали и блестели, это держало его в напряжении. Puma Pele King. «Слишком хороши для тебя». — «Слишком», — кивнул он между двух кирпичей. Он выполнял работу с большим старанием, не дай Бог опростоволоситься, не разбирается, мол, в этом. (Недавно помогал он господину Ичи, и там испытал это; ведь он в жизни еще не работал! Что, то сям, даже бывшие одноклассники, кое-кто из команды, с чужого пустыря [противник] и т. д., и, сменяя друг друга, они таскали мусор. Здорово было.)
Однако затем, в кирпичные перерывы, он с такой болью и отчаяньем осматривал свои розовые от кирпичной пыли и потихоньку-полегоньку, конечно, покрывающиеся бахромой руки, что рано или поздно начинало колоть глаза (опростоволосился, да-да). «Слушай, — сказал кто-то дружелюбно, — слушай, покажи-ка, какого размера у тебя руки?» Мастер показал, но гордость, с которой он вертит ими перед женщинами по случаю какого-нибудь приема, теперь из него улетучилась полностью. Тот, кто спросил, не веря, тряс головой. «Это у тебя нормальные руки?» — и осторожно ощупывал, словно чудо, натертые, пыльные, истерзанные ручки мастера. Порядок нарушился, цепь нападения разорвалась. «Нечего столько цацкаться», — сказал раздраженно маленький Правый Крайний. Он не думал, что вместо тренировки будет подло устроено это; а ведь он и на тренировки-то не любил ходить. Уже последовал было ответ, наверное, со стороны господина Эжена, и тогда господин Арманд бы тоже не стал молчать — они работали на двух концах цепи, ибо господин Эжен едва заметно выбрался из склада и встал к телеге подавать кирпичи, там стоял дядя Фаркаш, пыхтя своей почерневшей трубкой, разговаривая с лошадью, как это в наши дни умеют единицы, — собиралась, значит, перебранка, под эгидой которой они к этому времени и так работали, когда господин Ичи, еще более нарушив и без того уже довольно нарушенный строй, выскочил вперед, присел на колени перед мастером (у него на коленях долгое время был потрясающий отпечаток сучковатой почвы; «щербатина»; мало того, еще и во время переодевания видел он кусочек гравия, вдавившийся в кожу), присел на колени и, протянув руку вверх, схватил исполняющую главную роль руку мастера и вздохнул: «И скажи, приятель, этим… этим ты держишь ручку?»
«Убирайтесь!» — воскликнул мастер на этой импровизированной встрече писателя с читателями и, вырвав свою руку из руки, освободил ее для кирпичей. Какой изящной символичностью было это с его стороны, плюс к тому же вновь началась работа… А держащая ручку рука — поскольку, не стоит упоминаний, это была именно она; господин Ичи правильно угадал — все мозолилась, мозолилась (на службе)…
Кирпичи потихоньку заканчивались — половину нужно было снова перемещать, потому что не в том месте сложили, не было толку от двойной продуманности! — и неясность сумерек стала постепенно покрывать общую массу. Стихли полеты кирпичей, языки развязались, как вечером на посиделках…
