Произведения - [90]

Но вот помыть и высушить Линины волосы было всегда проблемой, и я охотно помогала ей в этом. Лина садилась на табуретку. Тазик с водой ставила на стол, перед собой. Сначала погружала в воду и мыла только половину необъятной своей гривы. Другую половину, скрученную в толстый жгут, я старательно держала, еле ухватив в две пятерни. Самое интересное наступало, когда наконец, покончив с первой половиной, Лина командовала: "Ну, давай понемножку!" Я поднимала тяжёлый жгут Лининых волос, давала им волю и ждала, когда они, стремительно раскрутившись, рухнут к моим ногам плотной чёрной занавесью. Тогда я, отделяя по пряди, осторожно погружала их в воду одну за другой. Волос было слишком много. Они не вмещались в тазу, всё норовили выскользнуть наружу. Лина сердито топила их в воде и после долго полоскала там.

Я заворожённо смотрела на это буйство и жадно вдыхала нежный непривычный запах хорошего, настоящего мыла. Его Лина втридорога всегда покупала на базаре. Нашим всегдашним, самодельным — чёрным, вонючим — голову она никогда не мыла.

Потом я черпала ковшиком из ведра заранее подготовленный отвар из пахучих трав и поливала на Линины волосы.

Зимой она сушила их у горячей печки. И тогда тратила на это весь свой выходной. Летом же садилась на крыльцо, занавесившись со всех сторон волосами, и долго сидела — пока они высыхали. Эти дни я любила ужасно и от Лины не отходила.

…Она появилась именно в такой день. Лина смотрела на солнце сквозь пелену своих влажных волос и что-то тихонько мурлыкала. Я же без устали перебирала её пряди — подсохшие прятала вглубь, извлекая оттуда на поверхность совсем ещё мокрые.

Странные, прямо-таки загадочные волосы у Лины! Обычно они были абсолютно смоляные. "Жуть, какая чернявая! — говорила соседская бабка Груня. — У таких вот — завсегда глаз дурной, спаси господи!" Однако на солнце они неожиданно вспыхивали золотом, становясь огненно-рыжими, почти красными. Я беру из-за спины угольно-чёрную прядь, перекидываю на солнечную сторону и тихонько смеюсь, видя, как она по моему велению мгновенно загорается и сияет до тех пор, пока я снова не прячу её в тень.

Мне любопытно, что видит сама Лина сквозь завесу своих волшебных волос. Беру их, сколько захватила рука, подношу к глазам. Поворачиваюсь прямо на солнце — и… Это и не солнце вовсе — только что слепящее, белое, вылинявшее. Оно рассыпалось на осколки-искорки: жёлтые, красные, синие, фиолетовые и ещё такие, каким и названия-то нет. Вот вырасту взрослой, может, и у меня будут такие же волосы. Тогда я каждый день стану глядеть сквозь них на солнце и смогу — сколько захочу — видеть эту красоту…

Я не слышала, когда звякнуло звонкое кольцо на калитке. Не видела, как вошла та женщина к нам во двор. А может, она и не входила вовсе, а к примеру, перелетела через забор или же просто выросла из-под земли. Она была такая злая, что могла всё.

— А, вот она! Это она, она! — острый, кипящий голос брызнул совсем рядом и обжёг мне ухо. — Ишь, сволочь, развалилась, бесстыжая! Я тебе счас все патлы-то твои повыдергаю! Глазища твои наглые повыколю! Ах ты, шлюха продажная!

Что-то или кто-то, кого я никак не могла разглядеть, навалился на Лину и принялся рвать, рвать, рвать её чудесные волосы. Почему-то Лина не вскочила, не бросилась бежать. Она и не сопротивлялась, только прижала ладони к глазам. Даже не кричала. Дико закричала я. На мой крик и выскочила мама.

— Эй ты! Взбесилась, что ли? А ну, брось! Брось, тебе говорят!

— Да я её, потаскуху эту, прикончу сейчас! Разом прикончу! Будет знать, как мужиков чужих приваживать, стер-р-ва!

Мама у меня была сильная. В госпитале полные кули муки из склада на кухню таскала запросто. Однако тут ей никак не удавалось отцепить эту бешеную от Лины, и та всё мельтешила своими злыми ручищами у Лининой головы. Я продолжала орать.

— А ну, брось, тебе говорят! Ребёнка мне перепугала вусмерть!

Эти мамины слова будто подрезали мельтешащие руки, и они упали. В то же мгновение вскочила и юркнула в свою комнату Лина.

Только сейчас разглядела я нежданную гостью. Невысокая тщедушная тётка с багровыми от недавних слёз глазами.

— Ты кто такая? Откуда свалилась? С цепи, что ли, сорвалась? — напустилась на неё мама. — Что она тебе сделала? Скажи спасибо мне.

А то, чего доброго, убила бы ты её и села лет на десять.

— Да за такую… ничего бы не дали. Их, таких, убивать, как собак поганых! — женщина брезгливо отдирала длинные Линины волосы от своих потных ладоней. Но они липли снова. Она в ярости трясла руками и опадавшие волоски топтала, топтала грубыми своими скособоченными туфлями. — Моего, поди, такая же вот курва окрутила. Писульку прислал: "Не жди, прости!" Да мне на его прощения… А эту сучку я точно задавлю — хоть одной меньше будет!

…Лина впилась в подушку, будто собиралась её съесть. Слёз было не видно, только судорожно всплёскивала лавина перепутанных волос. Мама успокаивать не стала — этого она не умела. Как обычно, начала ругать:

— Сама виновата! Сколько тебе говорила: не ходи ты с ними в открытую! Дак нет, куда там! Через весь город — нате, глядите! Вот и пожалуйста, получила!