Произведения 1925-1929 годов - [5]

В ее речах суровая основа

Житейской поскони преображалась

В священную, мерцающую ткань —

Покров Изиды. Под ее ногами

Цвели, как луг, побегами мистерий

Паркеты зал и камни мостовых.

Действительность бесследно истлевала

Под пальцами рассеянной руки.

Ей грамота мешала с детства книге

И обедняла щедрый смысл письмен.

А физики напрасные законы

Лишали власти таинства игры.

Своих стихов прерывистые строки,

Свистящие, как шелест древних трав,

Она шептала с вещим напряженьем,

Как заговор от сглаза и огня.

Слепая — здесь, физически — глухая, —

Юродивая, старица, дитя, —

Смиренно шла сквозь все обряды жизни:

Хозяйство, брак, детей и нищету.

События житейских повечерий —

(Черед родин, болезней и смертей) —

В душе ее отображались снами —

Сигналами иного бытия.

Когда ж вся жизнь ощерилась годами

Расстрелов, голода, усобиц и вражды,

Она, с доверьем подавая руку,

Пошла за ней на рынок и в тюрьму.

И, нищенствуя долу, литургию

На небе слышала и поняла,

Что хлеб — воистину есть плоть Христова,

Что кровь и скорбь — воистину вино.

И смерть пришла, и смерти не узнала:

Вдруг растворилась в сумраке долин,

В молчании полынных плоскогорий,

В седых камнях Сугдейской старины.

10 февраля 1929

Коктебель

СКАЗАНИЕ ОБ ИНОКЕ ЕПИФАНИИ

1

Родился я в деревне. Как скончались

Отец и мать, ушел взыскати

Пути спасения в обитель к преподобным

Зосиме и Савватию. Там иноческий образ

Сподобился принять. И попустил Господь

На стол на патриарший наскочити

В те поры Никону. А Никон окаянный

Арсена-жидовина

В печатный двор печатать посадил.

Тот грек и жидовин в трех землях трижды

Отрекся от Христа для мудрости бесовской

И зачал плевелы в церковны книги сеять.

Тут плач и стон в обители пошел:

Увы и горе! Пала наша вера.

В печали и тоске, с благословенья

Отца духовного, взяв книги и иная,

Потребная в молитвах, аз изыдох

В пустыню дальнюю на остров на Виданьской —

От озера Онега двенадцать верст.

Построил келейку безмолвья ради

И жил, молясь, питаясь рукодельем.

О, ты моя прекрасная пустыня!

Раз, надобен от кельи отлучиться,

Я образ Богоматери с Младенцем —

Вольяшный, медный — поставил ко стене:

«Ну, Свет-Христос и Богородица, храните

И образ свой, и нашу с вами келью».

Пришел на третий день и издали увидел

Келейку малую как головню дымящу.

И зачал зря вопить: «Почто презрела

Мое моление? Приказу не послушала? Келейку

Мою и Твоея не сохранила?» Идох

До кельи обгорелой, ан кругом

Сенишко погорело вместе с кровлей,

А в кельи чисто: огнь не смел войти.

И образ на стене стоит — сияет.

В лесу окрест живуще бесы люты.

И стали в келью приходить ночами.

Страшат и давят: сердце замирает,

Власы встают, дрожат и плоть, и кости.

О полночи пришли однажды двое:

Один был наг, другой одет в кафтане.

И, взяв скамью — на ней же почиваю, —

Нача меня качати, как младенца.

Я ж, осерчав, восстал с одра и беса

Взял поперек и бить учал

Бесищем тем о лавку, вопиюще:

«Небесная Царица, помоги мне».

А бес другой к земле прилип от страха,

Не может ног от пола оторвать.

И сам не вем, как бес в руках изгинул.

Возбнухся ото сна — зело устал, — а руки

Мокром мокры от скверного мясища.

В другой же раз, уснуть я не успел —

Сенные двери пылко растворились,

И в келью бес вскочил, что лютый тать,

Согнул меня и сжал так крепко, туго,

Что пикнуть мне не можно, ни дохнуть.

Уж еле-еле пискнул: «Помози ми».

И сгинул бес, а я же со слезами

Глаголю к образу: «Владычица, почто

Не бережешь меня? Ведь в мале-мале

Злодей не погубил». Тут сон нашел

С печали той великия, и вижу,

Что Богородица из образа склонилась,

Руками беса мучает, измяла

Злодея моего и мне дала.

Я с радости учал его крушить и мять,

Как ветошь драную, и выкинул в окошко:

Измучил ты меня и сам пропал.

По долгой по молитве взглянул в окно — светает.

Лежит бесище то, как мокрое тряпье.

Помале дрогнул и ногу подтянул,

А после руку…

И паки ожил. Встал, как будто пьян.

И говорит: «Ужо к тебе не буду, —

Пойду на Вытегру». А я ему: «Не смей

Ходить на Вытегру — там волость людна.

Иди, где нет людей». А он, как сонный,

От келейки по просеке пошел.

Увидел хитрый Дьявол, что не может

Ни сжечь меня, ни силой побороть,

Так насади мне в келию червей,

Рекомых мравии. Начаша мураши

Мне тайны уды ясть, и ничего иного —

Ни рук, ни ног, а токмо тайны уды.

И горько мне и больно — инда плачу.

Аз стал их, грешный, варом обливать,

Рукой ловить, топтать ногой, они же

Под стены проползают. Окопал я

Всю келейку и камнем затолок.

Они ж сквозь камни лезут и под печь.

Кошницею в реке топить носил.

Мешок на уды шил: не помогло — кусают.

Ни рукоделья делать, ни обедать,

Ни правил править. Бесьей той напасти

Три было месяца. На последях

Обедать сел, закутав уды крепко.

Они ж, не вем как, — все-таки кусают.

Не до обеда стало: слезы потекли.

Пречистую тревожить всё стеснялся,

А тут взмолился к образу: «Спаси,

Владычица, от бесьей сей напасти».

И вот с того же часа

Мне уды грызть не стали мураши.

Колико немощна вся сила человека.

Худого мравия не может одолеть,

Не токмо Дьявола, без Божьей благодати.

2

Пока в пустыне с бесами боролся,

Иной великой Дьявол Церковь мучал

И праведную веру искажал,

Как мурашей, святые гнезда шпарил,

Да и до нас дошел.

Отец Илья, игумен Соловецкий,

Велел писать мне книги в обличенье

Антихриста, в спасение Царя.