Происшествие - [9]

— Воскресенье ведь было.

— Ну и что?

— А в воскресенье в этом районе магазины выходные. Может, на Новослободской брали?

— Во-во, на Новослободской, — обрадовался Лютиков.

Ефросинья Викентьевна видела, что чего-то он темнит с этой выпивкой в воскресенье, есть здесь что-то опасное для него, но что?

— Вот, — вдруг заключил Лютиков, — а таблетки мне ни к чему. И ни в какую аптеку я не лазил…

И вдруг Ефросинья Викентьевна сообразила, почему Лютиков так темнит с этой выпивкой: есть кто-то, кто видел таблетки, до того как он попал в вытрезвитель.

Ефросинья Викентьевна вышла на улицу и направилась было к метро, как вдруг осененная внезапной догадкой, остановилась и, повернувшись, пошла в другую сторону. Потом она свернула в переулок, в одном из дворов подошла к косенькому флигельку, давно просящемуся на слом, но стоявшему здесь потому, что этот ветхий домишко принадлежит на правах личной собственности одной древней гражданке и, главное, никому не мешал. Ефросинья Викентьевна нажала кнопку звонка и тут же услышала грозный лай собак. Потом в двери отодвинули занавесочку глазка, потом дверь отворилась, и на пороге Ефросинья Викентьевна увидела кругленькую, как шарик, старушку в белом платочке на голове с хитрыми черными глазками.

— И-и, гость какой, — тоненьким голоском почти пропела старушка, — проходи, Ефросинья Викентьевна.

— Здравствуйте, Раиса Андреевна. А волкодавы ваши не тяпнут меня?

— Входи-входи. Это своя, голубчики, — сказала она двум здоровенным овчаркам.

Те как по команде сели, не сводя глаз с хозяйки. «Ну и бабка, — весело подумала Ефросинья Викентьевна, — нарочно не придумаешь».

Раиса Андреевна работала уборщицей подъездов в соседнем доме. А раньше лифтершей в доме, где жила Ефросинья Викентьевна. Случалось, что она промышляла продажей водки после семи вечера, но всегда выходила сухой из воды. И овчарок завела, чтоб какой пьяный не обидел ее ненароком.

— Чайку попьешь? — спросила Раиса Андреевна Кузьмичеву.

— Не откажусь. Только времени мало, полчаса всего.

— Горяченький, только-только заварила. — Раиса Андреевна суетливо ставила на стол чашки, вазочки с баранками и вареньем.

— Когда же в новый дом-то переедете?

— Какой уж мне новый дом. Мой новый дом там, — и она потопала ногами об пол. — В могилу пора. И от собак этих аллергия замучила. Только димедролом и спасаюсь.

— Сонная от него небось все время бываете?

— Зачем же? Я с умом. По полтаблеточки.

— Вы Игоря Лютикова знаете, Раиса Андреевна? Из дома двадцать?

— Это лобастенький такой? Ну знаю. А что он?

— Давно видели его?

— Не, недавно. С неделю назад. Димедрола мне две пачки принес.

— Просили?

— Да нет, все знают, что я без димедрола не могу.

— Выпить просил?

— Не-е. Ну что вы…

— Пьяный?

— Нет, трезвый. Ну не шибко трезвый, но и не пьяный. — Она запуталась в этих определениях, но Ефросинья Викентьевна поняла: Лютиков протрезвел, но нуждался в опохмелке. Вот он со своей пятеркой и пришел к старухе за чекушкой. Пытать же Раису Андреевну, поила она или не поила, было бесполезно: во всех вопросах, которые касались ее подпольного шинка, старуха была тверже стали.

* * *

Проходя по коридору Ефросинья Викентьевна увидела, что у дверей ее кабинета сидит Ольга Пузырева, которую она вызвала на допрос на три часа. Однако та пришла на полчаса раньше. «Волнуется», — подумала Ефросинья Викентьевна. Но приглашать сразу не стала, тем более что ей надо было проинструктировать Валю Петрова, который улетал в Архангельск, чтоб обстоятельно изучить, что из себя представлял инженер Николай Николаевич Варфоломеев.

Из допроса Ольги Пузыревой Ефросинья Викентьевна не узнала ничего нового. В сущности, она повторила слово в слово все то, что рассказала ее бабушка. Она, по ее словам, ничего не знала о коробочке с драгоценностями, которые Варвара Ивановна прятала в шкафу. Было похоже, что она увидела их впервые вместе с Ефросиньей Викентьевной. Ольга ей не понравилась, было в ней что-то угодливо-льстивое, может быть, эта манера выработалась в процессе общения с клиентами.

Следом за Ольгой Ефросинья Викентьевна допрашивала ее семнадцатилетнего сына Виктора. Виктор нервничал, и Ефросинья Викентьевна подумала, что юноша по-своему был привязан к Варфоломееву, что было естественно: ведь он рос в семье, где были одни женщины.

— Учитесь? — спросила Ефросинья Викентьевна.

— Работаю. В автопарке. Слесарем. — После каждого слова он ставил точку.

— Чем увлекаетесь? — Ефросинья Викентьевна задала этот вопрос, чтоб найти какую-то точку его интереса.

— Автомобилями.

— Скоро в армию?

— Да.

— Хотите быть шофером?

— Хочу.

— Хорошая профессия. — Ефросинья Викентьевна поглядела на Виктора. Он не походил ни на мать, ни на бабушку. Те были женщины крупные, костистые, а Виктор не вышел ни ростом, ни статью. Хрупкий, как девчонка.

— Вы Варфоломеева в этот приезд видели?

— Нет.

— Вы что, поздно пришли?

— Нет. У приятеля был. На дне рождения.

— Поехали туда сразу после работы?

— Да. Ночевал там.

— Много выпили?

— Я много не пью. А он живет далеко. В Беляево.

— А что, Виктор, вы знали о драгоценностях, которые хранились в вашем доме?

— Ничего.

— Но вы слышали о них?