Происшествие с Андресом Лапетеусом - [8]

Хаавик болтал.

— Я вижу вас уже директором «Красного Кильгаса»[3] или «Пролетарской железной нити»[4]. Я приду к вам добывать по блату чулки.

Он смотрел на нее мягким взглядом своих карих глаз. Присутствие Хельви Каартна всегда действовало на него. Он думал, что если Хельви и Андрес разойдутся, он обязательно разыщет ее. Едва ли тогда Хельви будет так строптива, как сейчас.

— Вы ведь носите носки, — уколол майор Роогас.

2

Он сказал это довольно ядовито. Более ядовито, чем хотел бы и чем это подходило к обстановке добродушной болтовни.

Не с легким сердцем ехал майор Роогас в Таллин. После того, как он узнал, что там его никто больше не ожидает, он не радовался поездкам в город. Он даже избегал служебных командировок в Таллин. На этот раз ему не удалось послать вместо себя кого-нибудь другого. Но он решил вообще не ходить домой. Чего он туда пойдет, если там ожидают немые стены и покрытая слоем пыли мебель. Пообедает в столовой штаба корпуса и вернется с первым же поездом. А то, если остаться подольше, неминуемо окажется на улице Кундера.

О майоре Роогасе говорили, что он человек с сильной волей, владеет собой. По внешности это было не легко сказать. Мягкие черты лица, мечтательные светлые глаза и чуть-чуть хрупковатая для офицера фигура. Возможно, что определение — сила воли и самообладание — не точно отвечало его сущности. Но так писали о нем в служебных характеристиках. Правильнее было бы назвать его человеком, который не любит раскрывать перед миром свои заботы. Один переносил свои горести и муки, редко делил он с другими и свои настоящие, большие радости. При этом Роогас не был каким-то раком-отшельником, который чуждается людей и которого чуждаются люди. Он держался так же, как и другие: ценил приятную беседу, за столом не отказывался от рюмки, охотно танцевал, и если просили, то и пел. Его считали хорошим товарищем, им он и являлся. Майор Лаури Роогас не был двуличным или неискренним, но мир своих чувств он держал на замке. Узнав, что женщина, на которой он женился за полтора года до войны, сбежала в Швецию, он никому не стал жаловаться. Почему ока сбежала, этого Роогас был не в силах понять. Ведь Велли любила его. И поклялась ждать, будь что будет. Но не ждала. Человек гордый, майор Роогас не пытался узнать у родных или знакомых, нашла ли Велли себе кого-нибудь другого или нет. И тетке, от которой у жены не было секретов и которую Велли в свое время посвятила в тайну их только что зародившейся любви, он не задал ни одного вопроса. Он только выслушал многословные заверения, что Велли держала его фотокарточку на ночном столике и все время плакала, горюя о разбитом счастье. Выслушал и коротко сказал: «Благодарю». Поведение майора Роогаса испугало старую женщину, больше она не пыталась увидеть его. Роогас сказал себе, что, раз Велли решила уехать, значит, у нее были причины, перевесившие его, Лаури, и ту страну, где она жила. А если у Велли были такие причины — скатертью дорога.

Майор Роогас старался забыть жену, пытался вырвать ее из своего сердца, но не мог. Стремление быть сильнее своих чувств, скрыть от всех, насколько тяжел удар, постигший его по возвращении в Таллин, требовало от него очень многого. Он стал неуравновешеннее и порой очень легко раздражался. И сейчас безобидная болтовня лейтенанта Хаавика настолько задела его, что он утратил свое природное добродушие.

Хельви Каартна удивленно посмотрела на Роогаса. Она ничего не знала о жене майора, но, инстинктивно почувствовав, что он вовсе не шутит, сказала Хаавику:

— Не приходите. Чулок я вам не дам.

Андрес Лапетеус отметил:

— Станция Раазику.

— Забыть фронтового товарища — страшный грех, — неизменно весело и по-прежнему глядя на Хельви, защищался Виктор Хаавик, — Не знаю, куда Данте поместил бы совершивших такое преступление, — о них он прямо не говорит, — но, на мой взгляд, они заслуживают не меньшего наказания, чем обычные предатели, а именно — девятого круга ада.

— Вам повезло, товарищ Каартна, — заметил Пыдрус. — Я уже опасался, что лейтенант пошлет вас в пасть Люцифера.

— А что ожидает расхитителя социалистической собственности? — обратилась к нему Хельви.

— Ленин приказывал ставить их к стенке, — ответил Пыдрус.

— Вот видите — или в пасть Люцифера, или к стенке. — Хельви повернулась к Хаавику — А вы предлагаете мне место директора!

Посмеялись.

Андрес Лапетеус думал, что он не должен причинять Хельви боль. Не то он будет подлецом. Их отношения или окончатся чисто, и они расстанутся друзьями, людьми, которым не в чем упрекнуть друг друга, или будут продолжаться дальше. Если Хельви обязательно хочет, если Хельви иначе не представляет себе жизни, тогда он женится на ней.

— Простите меня, я не стану отправлять вас ни в пасть Люцифера, ни в девятый круг ада, и за чулками я не приду, — Хаавик улыбнулся Хельви своей лучшей улыбкой. — Не приду даже за носками. Ведь теперь мы получим карточки и все наладится законно. Но фронтовых друзей — я не смею сказать так, как хотел бы, боюсь заслужить новый упрек за употребление звонких слов, — но фронтовых друзей не будем забывать. Куда бы мы ни попали, чем бы ни занимались. Вас я просто не мог бы забыть.