Умерла Сабрин. Сидит в тюрьме Занати. Но после первых дней оцепенения и растерянного молчания жители хутора стали различать сквозь угрюмую жестокость бытия черты какой-то новой действительности. Они стали задаваться вопросом:
— Что делать?
Этот вопрос звучал повсюду, где собиралось более двух человек. Звучал все более и более настойчиво. Его задавали без опаски и без оглядки по сторонам.
— Что делать?
И нередко теперь можно видеть человека, который уединившись от остальных, сидит, подперев щеку рукой, погрузившись в глубокое раздумье. Человека, пытающегося разобраться в еще неясных мыслях, которые бродят в его мозгу, в туманных картинах, рисуемых его воображением, облечь их в известные ему слова.
Все люди здесь, конечно, разные. Но волнует и заботит всех одно. Это не убийство Сабрин. Это вопрос о земле, о жизни, о детях и женах, о хаджи Хабатулле аль-Миниси, о хуторе.
И несомненно одно. Пробираясь ощупью в лабиринте мыслей, стремясь проникнуть в смысл сущего, вдыхая запахи земли, воды и зелени, в тот час, когда вечерние сумерки спускаются на хутор и окутывают его мраком и тишиной, каждый шепчет себе: завтрашний день наверняка будет лучше сегодняшнего.
