Происшествие на Чумке - [32]

* * *

Первое, что сказала Маша при знакомстве с подполковником Линевым, было:

— Знаете, как я рада, что к вам попала. Теперь все станет на свое место.

— Думаю, да, — улыбнулся Линев. — Думаю, расставим все по местам, если вы захотите помочь по-настоящему. А вы ведь захотите.

— Да! — Маша задохнулась от волнения и гордости. — Конечно. Все, что сумею.

Она старательно вспоминала все касающееся Ольги Ивановны — ее просили не упускать мелочей. Она рассказала о «каменной бабе» — привязала же это прозвище к человеку! Та, действительно, слабоумная, а все же работает в цехе чернорабочей, силищи невероятной.

У Маши было много друзей. Но только в бреду вырвались у нее слова о «каменной бабе». Придя в сознание, Маша не посчитала возможным поделиться с кем-нибудь своими неясными опасениями. Что, собственно, особенного в том, что Ольга Ивановна перед отъездом — она все время собиралась в Москву, ждала вызова — пошла побродить по окрестностям, спасалась от дождя под крышей, кормила хлебом встретившуюся ей там «каменную бабу».

Ольга Ивановна часто говорила: «Как уеду, Машенька, вы мне пишите: главный почтамт, до востребования — еще неизвестно, где жить буду».

Маша написала Ольге Ивановне два письма. Неудобно же молчать, раз просили.

И вот приходит к Маше Николай Иванович, спрашивает, кому она писала в Москву? Что ж, это не секрет. Все свои, заводские, здесь; писала бывшей соседке по комнате, Ольге Ивановне Петровой, она из Минска, эвакуированная, жена офицера.

Слово за словом. В результате Маша поняла, что ей помогут разобраться во всем неясно беспокоящем и что она в чем-то может помочь. Она охотно поехала в Москву.

— О вас, Маша, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал ей подполковник Линев. — И о вас, и о вашей замечательной работе, ваших моторах и даже о вашем Андрее. Давайте сразу договоримся: вы здесь — моя помощница. Мой товарищ по работе. Мы с вами вместе обязаны взять коварного врага с поличным. — И он стал рассказывать то, что в интересах дела должна была знать Маша.

Пока подполковник говорил, Маша все больше и больше бледнела. Ей вдруг стало страшно: что она прохлопала, что проглядела?

— Что с вами, Маша? — заметив ее волнение, спросил Линев.

— Для меня все будто новым светом осветилось! — воскликнула девушка, вскочила с кресла, оперлась о стол Линева сжатыми в кулаки худенькими руками. — Вам лучше знать. Но и я догадываюсь: тут вредительство с фашистской стороны. Бьют наши — посмотрите-ка сводки! — бьют их в открытом бою. Они давай невидимо, втихую гадить. Вредительство! Самая что ни на есть людоедская, фашистская уловка! Но только сделать нас несчастными нельзя! — убежденно заключила девушка.

— Самое главное, — сказал Линев, — ни в чем не отступать от правды. Я и не сомневаюсь, что вы говорите правду. Но мы с вами должны сейчас суметь уличить одну особу во лжи. Приведите арестованную Примак! — отдал он распоряжение.

— Можно напиться? — спросила Маша. — Я все-таки очень волнуюсь!

Подполковник Линев, если не по годам, то по жизненному опыту, безусловно, годился бы Маше в отцы. Однако, передавая стакан, он чуть не расплескал воду на паркет.

— Я тоже волнуюсь, — доверительно сказал он.

Бесшумно открылась дверь. В кабинет вошла дородная женщина с короной черных, тщательно уложенных волос на голове.

Маша торопливо поставила стакан.

— Ольга Ивановна! — воскликнула она. — Вот не ожидала, — и осеклась. «Ни в чем не отступать от правды», — сказал подполковник. Правда ли, что, все время говоря об Ольге Ивановне, она, Маша, не ожидала ее увидеть здесь? Правда! Правда, потому что велико наше доверие к живущим рядом людям. Жена офицера Ольга Ивановна Петрова, пусть даже несколько странная, и арестованная Примак, коварный враг! Не ожидала Маша такого.

Вошедшая не дрогнула ни единым мускулом.

— Я не Ольга Ивановна, — сказала она. — Вы ошиблись, девушка. Ошибаться не стоит.

— Я болела, Ольга Ивановна. Изменилась, вот вы и не узнаете, — настаивала Маша. — Да ну же, я Маша Попова.

Гладкий белый лоб под короной волос покрылся морщинами — арестованная делала вид, что силится вспомнить.

— Маша Попова? Что-то...

— Не припомню, скажете, — подхватил Линев. — Ваша игра уже не достигает цели, чересчур однообразна. Подумайте об этом на досуге. Уведите, товарищ сержант, арестованную.

— А если я имею что сказать?

— Скажете, когда спросят.

— Не советую разговаривать со мной таким тоном, — арестованная вместо того, чтобы идти к двери, сделала два шага по направлению к Линеву.

— Держите ее! — не сладила с собой, закричала Маша. — Разве не видите, что она шпионка.

— Уведите арестованную! — спокойно повторил Линев.

А Маша, когда закрылась дверь, прижала вдруг к лицу ладони, наклонилась к самым своим коленям и горько-горько заплакала.

— Что, что случилось, Маша? — подошел к ней Линев.

— Ах, какая же я дура! — бормотала Маша сквозь слезы. — Слепая.

Подполковник осторожно взял Машины руки, отвел их от мокрого лица и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Это хорошо, Маша, что вы поняли, как иногда нам дорого обходится чрезмерная доверчивость.

* * *

Маша прожила в Москве больше двух недель и все никак не могла находиться по улицам, насмотреться на родной город. Маша любила Москву так же, как любят человека — до самозабвения. А военная Москва казалась ей дороже прежней.