Происшествие - [4]

Роберт провел рукой по холодной поверхности. Легко прощупывались швы между плитками, но ни выемки, ни зазубрины, ни впадины. Он постучал, крикнул, снова постучал по камню, но звуки как-то уходили в стену. А раньше тут было такое эхо! Уходя он еще долго слышал Алешкин смех, и голос Ариши, и еще чьи-то голоса... Роберт побрел по лесу. Спешить ему было некуда. Семья неизвестно где, а Спайсы отторгли его со всей бесстрастностью казенного учреждения. Казенный дом и есть казенный дом. Что теперь? Идти по лесу или броситься на стену, пытаясь разбить голову? "Ох, грех, - выдохнул внутри тот, кто пытался молиться. - Отче, смилуйся и спаси! - попросил Роберт. - Дай насущный урок мне днесь. Укажи путь, сжалобись и наставь!" Легкий ветер осушил взмокший лоб. Он сделал неуверенный шаг и чуть не раздавил кустик земляники. Роберт нагнулся и смиренно принял этот дар. Несвязная молитва настроила его жить. Он давно хотел уйти, уйти ото всего, что было его жизнью, неудавшейся жизнью. И вот бездомный, отброшенный стеной, отгороженный от семьи, он мог стать теперь отшельником или вольным лесным братом. Он предавался мечтам и все набредал на кустики ягод. Грибы здесь тоже были. Поганые грибы. Осклизлые, на бледных ножках и вовсе без ножек, черно-белыми конусами рвущиеся из земли, опутанные бахромой лопнувшей кожи. "Отравиться всегда успею", - подумал Роберт легко. Но голос внутри сказал: "Ох, грех!" "Ох, грех!" - повторяли рядом, и тут Роберт ее и увидел. Махонькая кривобокая такая старушонка, она стояла плотно, как грибок, а большая ее корзина была укрыта белым платком. Голова же обмотана зеленой тканью - Роберт поначалу принял косынку за лопух, да я платье ее сборчатое было лопушиного цвета. Он потянулся за очками. Их не было. Очки, пропуск, нитроглицерин - все осталось за стеной.

- А чего меня разглядывать? И нечего меня разглядывать. Молоденьких себе выглядывай, а мое времечко ушло, - пропела она, шустро нагнулась и у самых ног Роберта срезала большой поганый гриб.

- А боровиков и нету тут, боровик, он дубраву любит, а здесь сам видишь, какие дубы. А мне этих боровиков не больно-то и хотелось. Мы люди простые. А ты откуда взялся? Охотник?

- Меня оттуда выперли, - Роберт показал в сторону Спайсов.

- Это они могут. Стеной загородились или туманом занавесились?

- Стеной, - пожаловался Роберт.

- Свободно могут. Госучреждение. Что хотят, то и воротят. А стена эта одна видимость, называется "средство визуальной защиты". Стало быть, средство визуальной от тебя применили. А чего, шибко скандалил?

- Я не скандалил... Я сына искал. А стена настоящая, облицована под мрамор. Я ее трогал.

- Тактильный эффект учитывают, не осуди за худое слово, сволочи. А ты, стало быть, папаша, я-то думала, может, рыцарь какой ошалелый из их персоналу.

- Я сына повидать приехал. Какой я рыцарь.

- А чего, наружность вполне рыцарская. Рюкзакевич только подкачал. Что с парнем-то твоим?

- Болен.

- Здоровых тут не держат. А что у него?

- В Триаде он. С рождения.

- Трехлапка, значит...

- Ну... Слыхала, так и не спрашивай.

- Слыхала. У Степаниды они. У Кривули. Все трехлапки там. Дорога простая. Пойдешь напрямки. До горелого места. Самую гарь обойди, по праву руку будет рябинка полуживая, из горелого ствола свежой прет. Там постой малость и дуй дальше. Увидишь ветлу, посередь ствола у ней молния попала, прожгло дыру наподобие буквы О. Там свороти направо и дальше двигай. На поляне из кроватной сетке увидишь такой загончик выстроен, дверца как раз под твой рост. Взойдешь, там бочка, там и лейка - росточки полей и дальше при, назад только не оглядывайся. Если кто звать будет, не озирайся. Это все кажимость, сущность дальше пойдет. Сандалик красный увидишь - обойди, по правому борту держись, а там будет ванна стоять, совсем хорошая еще ванна, эмаль только малость пообита, да ржавая. В ванне яблок полно. Отдохнешь, яблоко съешь. С собой маленько прихвати, а тут выйдешь к оврагу, вниз спускайся - через ручей по бревну перейдешь, тальник будет, а там и Степанидин дом - первый с краю, последний с краю. Все трехлапки в том дому, и твой малый с ними. Покричи сперва, они чужих стерегутся, от Мананы, мол. Хоть палку сломай на дорогу, устанешь.

Хилые сосны, зябкий можжевельник. Лишайники и труха. Поодаль орешник. Роберт пригнул было послушный стволик, да жалко ломать. Смотрит - старухи уже нет. Сыроежка только краснеет с налипшей хвоей.

- Манана! - крикнул он.

- На-на! - отозвался лес. Эхо вернулось. Лихорадка действия затрясла его. Откликнулась одинокая птица. Она жалобно перебирала свой небогатый словарь, искала забытое слово.

А раньше птиц тут не было, так говорили. Хотелось есть. Роберт потянулся сорвать сыроежку, но она пропала. Вытащил из кармана рюкзака фляжку. Фляжка выскочила с каким-то свертком. Ломоть серого хлеба, белый ноздреватый сыр. Это был армянский "лори". Марьям, наверное, сунула. Он не сказал ей, что едет в Спайсы. Она и так догадалась. Она всегда догадывалась. Стоило подождать два дня, и можно было бы лететь вертолетом, а там - со всеми, по канатке.

Его сорвала с места режущая тревога. Словно консервная банка с острыми краями поворачивалась внутри, а тут еще связь со Спайсами прервалась. И он уехал, никого не предупреждая. До развилки рейсовым автобусом, а дальше пешком. Марьям бродит теперь по пустой квартире. С утра начнут звонить со студии, и Марьям придется выкручиваться. И ведь все равно ей никто не поверит, что она не знает, где он. Детским от неловкости голосом будет объяснять, что Роберт Терентьевич, по-видимому, уехал повидать семью. Да, по-видимому, - точно она не знает. Заложницей своего несчастья сделал он эту стремительно стареющую девочку.