Происшествие из жизни... - [87]

Девочка смотрела на меня злыми глазами, а я уже не видел этих глаз, я видел голые ее колени, видел груди, хрупкие бугорки, чуть прикрытые тонким платьем.

— Где? — задыхаясь, почти ослепнув от волнения, спросил я.

— Тут, — сказала она и вошла в подъезд дома, спустилась в подвал — длинное полутемное помещение со склизкими от сырости стенами. — Ты не больной? — спросила она.

— Кто? Я? Нет. Откуда? — ответил я, веря и не веря в то, что должно свершиться. Но где? Здесь, в этом вонючем подвале, на мокром полу?

Она огляделась, пошуровала по углам, выволокла грязный тюфяк и, глядя на меня все так же зло, спросила:

— Ну?

— Давай, давай, — бормотал я, не двигаясь, дрожа от страха.

…Зачем я это вспоминаю? Зачем? Не надо бы! Ведь есть же у всякого человека какая-то стыдливая тайна, какой-то порок, который не столь стыден и не очень порочен, пока не высказан, пока скрыт в лабиринте души. Не надо бы мне это вспоминать. Но ныне, после всего, что произошло за минувший год, я должен и это вспомнить…

Она сняла из-под платья трусики, легла на тюфяк, прикрыв подолом острые колени.

— Не надо, а? — вдруг сказала она жалким голосом.

— Еще чего! — проговорил я, расстегнув ремень и, дрожа, не понимая, что делаю, зачем, где я, кто она, бросился к ней на тюфяк.

Я вспотел от страха, стыда, отчаяния и ничего не сделал. Она отпихнула меня ногами, стала бить кулаками, я только прикрывался ладонями, закрывая лицо не столько от ее ударов, сколько от стыда.

— Дурак, будь ты проклят, дурак, — шипела она. — Не лезь, если не умеешь.

— А ты-то, — сказал я, — помогла бы.

Она рассвирепела.

— Помочь ему! Дурак… Ты что думаешь, я какая-нибудь, да? Дай хлеб, ну! — И неожиданно заплакала, уткнулась лицом в вонючий тюфяк. — Ну, пожалуйста, мама умирает, дай…

И вскочила, схватив буханку, бросилась вверх по лестнице во двор. Я рванулся было за ней, но остановился, не стал догонять…

Пронское воспоминание не то чтобы умерло в моей душе, но затаилось, затихло, спало летаргическим сном. Может быть, только через двадцать лет оно шевельнулось во мне, когда судьба случайно снова занесла меня в Пронск в командировку.

Я прожил три дня в Пронске, в городе, не узнаваемом мною. Не нашел ни того места, где был рынок, ни дома с темным, сырым подвалом. По-моему, на их месте был разбит сквер с фонтаном, в котором вода по вечерам светилась, переливаясь разными цветами — красным, синим, зеленым. Зачем я искал тот дом, не знаю, но я искал, хотя и не испытывал никаких чувств, только простое холодное любопытство — найду или нет. Если я что вспоминал, бродя по Пронску, то себя вспоминал — бравого солдата, нашпигованного надеждами и самолюбованием, как жареная утка яблоками…

Не знаю, в самом ли деле лицо дочери Аристарха Безденежных напомнило мне ту пронскую девочку или, быть может, буханка хлеба в ее авоське, пахнущая сытым теплом, вызвала это давнее воспоминание? Впрочем, что за глупости! Можно ли через три десятилетия вспомнить случайное лицо? Не помню я ее лица! Я родные лица отца и матери почти забыл, откуда же мне помнить лицо той девчонки, отнявшей у меня буханку хлеба? По какой же ассоциации именно дочь Аристарха Безденежных напомнила мне пронскую девчонку со злыми глазами?

— Я провожу вас, можно? — спросила она.

— Конечно. Но я просто так хожу. Брожу, — сказал я. — Иду никуда.

— Хорошо, — сказала она. — Я провожу вас никуда.

Я усмехнулся:

— Вы знаете туда дорогу?

— Знаю. Идемте?

— Ну что ж, идемте…

Мы долго шли. Вышли за город, пошли полем, по тропинке через густую, высокую пшеницу. В небе, в высокой голубой вышине, плескался жаворонок и звенел самозабвенно, ликующе — крохотная птаха, вымирающая над гербицидной землей. Моя спутница остановилась, запрокинув голову, слушала, прикрыв глаза. Лицо ее было почти счастливым, совсем детское, открытое лицо, которое само пело в ответ на песню крохотной волшебной птахи.

Мы прошли поле, вошли в лес. Лес был темен, мрачен. Солнце, игравшее в пшенице с тенями облаков, остановилось у кромки леса и не вошло вслед за нами. Прохлада, сырость, запах плесени охватили нас. Земля пружинила под ногами мягким мхом, старые ели росли густо, соприкасаясь вершинами, зловеще тихо было здесь.

Дочь Аристарха Безденежных шла сзади меня, но когда я обернулся, ее не оказалось, я один стоял в этом жутком сыром лесу, — в таком лесу, наверно, и обитала Баба Яга со своим приятелем Кощеем Бессмертным.

Испугав меня, что-то зашуршало в зарослях бузины, увешанных крупными, как вишни, ярко-красными ягодами, и оттуда вылетела, крича пронзительным голосом, распластав широкие крылья, птица. Что за птица, я не понял, сова, может быть, а может, это моя спутница превратилась в неведомую птицу, которая мгновенно исчезла, крик же ее все повторяло и повторяло эхо.

— Ау! — позвал я. — Где вы?

Никто мне не ответил.

— Отзовитесь, слышите? — взывал я, но она не отвечала, исчезла, может быть и вправду обернувшись птицей, улетела в темную лесную чащобу, оставив меня одного на съедение волкам, если, конечно, волки водятся в жутких таких местах.

Я стал не то чтобы сердиться, но чувствовал неприятное беспокойство, ощущение неприкаянности, страха не страха, но потерянности и крикнул: