Происшествие из жизни... - [46]

«Он в самом деле дьявол! — в отчаянии подумал Сергей Григорьевич, поняв, что сейчас нож вонзится в его тело. — Стой, хорошо, я распишусь, — хотел он крикнуть, но не крикнул, хотя и мог, на это еще нашлось бы у него сил. Не крикнул, потому что тут же его охватило иное чувство, будто мимолетное воспоминание о юности, о том, что когда-то, так недавно он был смел, решителен и не боялся ни ножа, ни огня, ни смерти. — Нет, — зная, что это последние секунды его жизни, мысленно сказал он сам себе, — нет, будь этот сумасшедший и в самом деле сатаной».

Рахасен понял, куда надо ударить: в самое уязвимое место человека, в сердце. Гнев Трижды Величайшего неотвратимо направлял его руку. Но и глаза человека, ждущего смерти, были как обжигающий огонь…

Случилось невероятное — Рахасен отбросил нож, закрыл руками лицо. Неужели он, раб, преодолел то, что непреодолимо, — волю властелина потустороннего мира?

Он, свершивший невероятное, был жалок сейчас. И Сергей Григорьевич, поняв, что смерть обошла его, вдруг, в свою очередь, сжалился над странным и, конечно же, больным своим посетителем.

— Ну, хорошо, ладно, — сказал он, — я распишусь, а ты оставь меня навсегда, я устал от тебя. Где расписаться?

— Все равно, — устало сказал Рахасен, — хоть здесь.

Он поднял с пола газету, положил рядом с нею нож.

Морщась от боли, преодолевая судорогу, еще сковывающую его тело, Сергей Григорьевич полоснул лезвием по пальцу, капнул кровью на газету и расписался ногтем.

…— Что произошло?! — воскликнул Трижды Величайший. — Он ослушался меня? Он взбунтовался? О каком знании этот выродок толковал человеку? Какую тайну захотел узнать? Его надо наказать, Чалап. Пусть варится в котле у своей маменьки вместе с земными грешниками.

— Но это невозможно, Рахасен — не человек…

— А кто же? Кто он? Чего стоит его расписка теперь? Он взял человеческую душу, но уже не для того, чтобы ожесточить себя. А я за этим его посылал! Он захотел познать какие-то земные тайны. Еще шаг, и он заразится всеми людскими болезнями. Человек неизлечимо болен, поражен себялюбием, тщеславием, эгоизмом. Не я заразил их всем этим. Они сами из себя выдавливают яд и с упоением его же пьют. Человек — скорпион: сам себя жалит. Зови его мать!

Рахасен блуждал по вечерней Москве. Малолюдные улицы, закутанные в лунный туман, выветривали запах машинной вони и человеческого пота, накопившийся в городском воздухе за долгие часы дневной суеты.

Ему пора было возвращаться к Трижды Величайшему. Боязнь гнева Трижды Величайшего удерживала его? Или еще что-то? Скорее это «еще что-то». Рахасен чувствовал, что его тревожит: те неясные, не покинувшие его, несмотря ни на что, ощущения живого цветка на его ладони и мгновения преображенного лица Людмила Павловны, когда он увидел ее в электричке. Та секунда, предшествовавшая потрясшему его удару разгневанного Трижды Величайшего. И глаза приговоренного к смерти человека… Неизбежными случайностями или закономерностями, видимо, наполнена жизнь всех миров и всех пространств — Рахасен пришел к дому, где жила Людмила Павловна.

Он не только подошел к ее дому, он увидел ее. Она устало шла от автобусной остановки через пыльный двор с тяжелой сумкой в руке. Он смотрел, как она шла, и, хотя не понимал этого, потому что никогда не испытывал подобного чувства, любовался ее движениями. В усталой ее походке, в том, как поднимала и опускала она длинные ноги, как прямо держала голову, было нечто неуловимо красивое, что Рахасен успел заметить еще в мимолетное мгновение в вагоне электрички.

Неожиданно она увидела его и остановилась оцепенев.

— Не надо, — сказал он, — не бойтесь.

— Как вы сюда попали? — беспомощно воскликнула она.

— Не знаю, — ответил он, — ноги сами принесли.

Людмила Павловна видела его лицо — мягкое, доброе, каким оно было, когда он впервые появился перед нею у двери кабинета Сергея Григорьевича. Она чувствовала, что почти радуется этой неожиданной встрече, несмотря на то, что боится его. Почему ее влечет к этому человеку, который ведет себя так странно, постоянно меняясь, словно в нем одном живут сразу несколько человек, не имеющих силы примириться друг с другом?

Он смотрел на ее высокую белую шею с чуть откинутой назад головой и, подойдя, протянул руку, чтобы пальцем ощутить ее изящный изгиб, но Людмила Павловна вскрикнула, испугавшись, и побежала к подъезду. Она не стала дожидаться лифта, а стремглав влетела по лестнице на четвертый этаж, открыла дрожащими руками дверь и, оказавшись в прихожей своей квартиры, бессильно опустилась на стул. Потом, не зажигая света, подошла к окну, выглянула во двор и отпрянула назад: Семисферов стоял внизу.

Господи, кто он, откуда взялся?

— Доченька, родная, — позвала или, скорее, простонала из комнаты Аграфена Ниловна, и Людмила Павловна побежала к ней, уже на ходу испуганно восклицая:

— Что с тобой, мамочка?! Что с тобой?!

Аграфена Ниловна лежала со спокойным лицом, выпростав из-под одеяла руки, смотря на дочь ясными тихими глазами.

— Посиди рядом, дай ручонку… Боль какая-то во внутренностях. Дай ручку, подержусь, и пройдет… Ой! — охнула она, но глаза ее, смотревшие на дочь, не отражали боли, были чисты, и Людмила Павловна похолодела вся от этой спокойной незамутненности ее глаз.