Происхождение украинского сепаратизма - [16]

^*.

Удивительно ли, что измученный изменами, изверившийся в своих вождях народ усматривал единственный выход в московском подданстве? Многие, не дожидаясь политического разрешения вопроса, снимались целыми селами и поветами и двигались в московские пределы. За каких-нибудь полгода выросла Харьковщина — пустынная прежде область, заселенная теперь сплошь переселенцами из польского государства.

Такое стихийное тяготение народной толщи к Москве сбило планы и расстроило всю игру казаков. Противостоять ему открыто они не в силах были. Стало ясно, что народ пойдет на что угодно, лишь бы не остаться под Польшей. Надо было либо удерживать его по-прежнему в составе Речи Посполитой и сделаться его откровенным врагом, либо решиться на рискованный маневр — последовать за ним в другое государство и, пользуясь обстоятельствами, постараться удержать над ним свое господство. Избрали последнее.

Произошло это не без внутренней борьбы. Часть матерых казаков во главе с Богуном откровенно высказалась на Тарнопольской раде 1653 г. против Москвы, но большая часть, видя как «чернь» разразилась восторженными криками при упоминании о «царе восточном», приняла сторону хитрого Богдана.

Насчет истинных симпатий Хмельницкого и его окружения двух мнений быть не может — это были полонофилы; в московское подданство шли с величайшей неохотой и страхом. Пугала неизвестность казачьих судеб при новой власти. Захочет ли Москва держать казачество как особое сословие, не воспользуется ли стихийной приязнью к себе южнорусского народа и не произведет ли всеобщего уравнения в правах, не делая разницы между казаком и вчерашним хлопом? Свидетельством такого тревожного настроения явилась идея крымского и турецкого подданства, сделавшаяся вдруг популярной среди старшины в самый момент переговоров с Москвой. Казачьей элите она сулила полное бесконтрольное хозяйничанье в крае под покровительством такой власти,_|40: которая ее совсем бы не ограничивала, но от которой можно всегда получить защиту.

В середине 1653 года Иван Выговский рассказывал царским послам о тайной раде, на которой присутствовали одни полковники да высшие войсковые чины. Там обсуждался вопрос о турецком подданстве. Все полковники на него согласились, за исключением киевского Антона Ждановича да самого Выговского. Подчеркивая свое москвофильство, Выговский нарисовал довольно бурную сцену: «И я гетману и полковником говорил: хто хочет, тот поддавайся турку, а мы едем служить великому государю христианскому и всем черкасом вашу раду скажем, как вы забыли Бога так делаете. И гетман де меня за то хотел казнить. И я де, увидя над собою такое дело, почал давать приятелем своим ведомость, чтоб оне до всего войска донасили тую ведомость. И войско де, сведав про то, почели говорить: все помрем за Выговского, кроме ево, нихто татаром не смеет молыть» [34]^*. Так ли на самом деле вел себя Выговский — неизвестно; вернее всего, рисовался перед московскими послами, но факт описанного им сборища вполне вероятен.

Турецкий проект — свидетельство смятения казацких душ, но вряд ли кто из его авторов серьезно верил в возможность его осуществления по причине одиозности для народа турецко-татарского имени, а также потому, что народ уже сделал свой выбор. Роман Ракушка-Романовский, известный под именем Самовидца, описывая в своей летописи переяславское присоединение, c особым старанием подчеркнул его всенародный характер: «По усией Украине увесь народ с охотой тое учинил».

То был критический момент в жизни казачьей старшины, и можно понять нервозность, с которой она старалась всеми способами получить от царских послов документы, гарантирующие казачьи вольности. Явившись к присяге, старшина и гетман потребовали вдруг, чтобы царь в лице своих послов присягнул им со своей стороны и выдал обнадеживающие грамоты. «…Николи не бывало и впредь не будет,— сказал стольник Бутурлин,— и ему… и говорить было о том  непристойно, потому что всякой подданной_|41: повинен веру дати своему государю» [35]^*. Он тут же, в церкви, объяснил Хмельницкому недопустимость такой присяги с точки зрения самодержавного принципа. Столь же категорический ответ был дан через несколько дней после присяги, когда войсковой писарь И. Выговский с полковниками явился к Бутурлину с требованием «дать им письмо за своими руками, чтобы вольностям… и маетностям быть попрежнему». При этом послам было сказано, что если они «такова письма не дадут и стольником де и дворяном в городы ехать не для чево, для того что всем людем в городех будет в сумненье» [36]^*. Это означало угрозу срыва кампании по приведению к присяге населения Малороссии. Послов пугали опасностью передвижения по стране вследствие разгула татарских шаек. Послы не испугались и ни на какие домогательства не поддались, назвав их «непристойными». «Мы вам и преж сего сказывали, что царское величество вольностей у вас не отнимает, и в городех у вас указал государь до своего государева указу быть попрежнему вашим урядником и судитца по своим правам и маетностей ваших отнять государь не велит»^*. Бутурлин настаивал лишь на том, чтобы казаки, вместо требования гарантийного документа, обратились к царю с челобитьем. Просимые блага могут быть получены только путем пожалования со стороны монарха.