Происхождение боли - [7]

— Теперь ты видишь, что я был прав, — говорил Макс, прикладывая руку к оконному стеклу, чтоб хоть на время унять боль, — Придётся тебе оставить свои макаберные затеи.

Эжен разглядывал свою под свечами.

— … Знаешь, ты никогда мне не нравился…

— А я захотел убить тебя, как только встретил — там, у Нази… Ты голоден? Впрочем, у меня всё равно нет ни крошки… Но, может, выпьешь — красного? оно сытнее.

— Наливай.

Теперь Макса лечила холодная бутылка, скучавшая прежде под столом, и Эжен охотно взял бокал, глотнул немного, подумал и залпом осушил.

— Зачем так быстро? Захмелеешь… Я заварил бы чаю, но питьевой воды тоже нет.

— А есть места, где из земли бьют родники, прозрачные, как ночное небо; где роют колодцы и пруды, чтоб купать и поить младенцев; где текут такие реки, что можно зачерпнуть кружкой и пить; есть озёра, наполненные будто целебным отваром — окунёшься раз и чист… Здесь же в одних фонтанах вода похожа на воду, да и та проржавлена.

— Тебе не мешало бы умыться. Для этого найдётся полведра пригодной жидкости. Раздевайся.

Бедный провинциал снял верхнюю подергайку, нагнулся, сгрёб сорочку со спины и стащил наперёд, через затылок, рывками высвободился из рукавов.

— Что за плебейские ухватки!?

— Если б не они, меня бы ещё школьником утопили в родной Шаранте… Что ты так уставился? Я урод, да?

— У тебя — с трудом выговорил Макс, — просто нет тела. Ты бесплотен!

Он был в ужасе: перед ним сидел ладный, стройный скелет, обтянутый жёсткими сухими жилами и крепкой, матовой, как свежая замша, кожей. Всё, что было в нём, было само по себе прекрасно, но существо без мяса казалось Максу чудовищным, оскорбляло его. Впрочем, он, поражённый созерцатель, быстро нашёл и втолковал себе, что это эстетическое страдание более чем заслуженно: вспомни, что тебе нравится в теле, каким оно нравится тебе, — говорил его праведный ум, — радуйся: тут нет тебе соблазна.

Эжен тем временем избавился от остальной одежды, оттолкнул её, брошенную, пяткой и сидел, одной пятернёй обхватив коленную чашку, другой локоть — весь неуклюжий, ущемлённый, злобно стыдливый:

— От меня, наверное, разит, как от помойной собаки…

— Я бы не идентифицировал это так, — быстро пробормотал Макс с неловкой усмешкой, — У меня чуткий нюх, но не волнуйся: я не делю запахи на приятные и дурные.

Говоря это, он ставил на пол потемневший медный таз, устилал его дно полотенцем, чтобы потом, во время эженова ответа наливать воды и разводить в ней мыло.

— Значит, тебя никогда не били по носу. А мне вот его сломали лет в двенадцать что ли, теперь я могу только догадываться… Зато тебе, видимо, как-то зашибли лоб: нам на спецкурсе по криминалистике говорили, что если у человека повреждены подлобные участки мозга, он перестаёт различать добро и зло.

— Интересная гипотеза, но вообще-то восприятием — любым — занят тот же мозг.

— Ну, по башке мне тоже доставалось…

— Садись сюда.

Щадя нежданного побратима, а ещё больше самого себя, Макс отвернулся, достал откуда-то новых тряпок и пару шершавых перчаток, предназначенных заменять мочалку. Полотенца он намочил в оставшейся воде, также чуть ароматизированной.

— Холодно, — пожаловался Эжен.

— … Я знаю место, где из недр течёт горячая вода. Да что течёт! — взмывает выше деревьев. А на поверхности земли почти всегда лежит снег…

— Где ж такие чудеса?

— В Исландии. Я там учился.

— Чему?

— Магии.

— Ого! Ты — дипломированный колдун!?

— Я бакалавр оккультных наук. Читаю на десяти языках, манипулирую предметами, не прикасаясь к ним, владею гипнозом… Всё это ещё считается пустяками, но меня как-то не увлекли ни некромантия, ни экзорцизм, ни реликвистика, ни параантроплогия…

— Как? Па-ра-ан-тро-по-логия? Что же она изучает?

— Другие разумные формы жизни, близкие и подобные нам. Это молодая наука. Полтора века назад тут речь шла бы об антропоморфных демонах. Сейчас от этого отказались и уверенно считают, например, носфератов и ликантропов разновидностями homis sapiensis.

— Я ни о чём таком никогда не слыхивал!

Макс подал ему полотенце:

— Оботрись. С лица!.. Теперь руки и живот…

Он стоял за спиной у Эжена и терпел адову муку, глядя, как от шевелится огромная сколопендра позвоночника, как волнами ходит кожа на торчащих рёбрах. Равносильно хотелось прикоснуться к этому монстру — и было страшно…

— Потереть тебе спину?

— Я сам, — Эжен перекинул назад скрученное в жгут полотенце и принялся полироваться. О спинные выступы оно так истрепалось, что нитки отлетали, а после процедуры над ногами эту тряпку осталось разжаловать в половые.

— Вот это — для волос.

Эжен накинул новое полотенце на голову и растёр волосы, отчего в комнате действительно запахло псиной, а чёрные пряди южанина подтянулись в аккуратные тонкие красивые завитки. «Какая славная порода! — подумал Макс, — И именно таким не живётся…».

— Кстати, откуда ты узнал о моей семье? Особенно об отце…

— Позволь мне не отвечать сейчас на этот (довольно праздный) вопрос.

— Тогда я тоже не отвечу на какой-нибудь твой.

Это прозвучало угрозой, и Максу стало смешно, но едва его взор упал на исполосованную межрёберными бороздами, покрасневшую от растирания спину, всё веселье кануло. Он наклонился и дрожащей одетой рукой стряхнул с неё тёмно-серые катышки. Эжен поёжился от щекотки.