Проигравший выручает все - [9]

— А это плохо?

— Ужасно, — сказал я. И попросил извозчика: — Пожалуйста, чуть побыстрее.

Кэри вцепилась мне в руку.

— Ох! — вскрикнула она.

— Что случилось?

— Ты разве не заметил, когда он обернулся? Он же косит!

— Но, Кэри, я пошутил!

— Это не играет роли. Видишь? Все, как я говорила: ты придумываешь код, и судьба им пользуется.

Я сердито сказал:

— Какая разница? Мы все равно опаздываем.

— Опаздываем? — Она дернула меня за руку и поглядела на мои часы. — Но мы не должны опоздать. Стойте! Заплати ему.

— Мы не можем бежать в гору, — сказал я, но она уже соскочила с пролетки и стала бешено махать всем попутным машинам. Никто не обращал на нас внимания. Мимо проезжали самодовольные отцы семейства. Дети прижимали носы к стеклу и строили Кэри рожи.

— Ничего не поделаешь, — сказала она. — Придется бежать.

— Зачем суетиться? Все равно наш брак не будет счастливым; ты же сама видела дурные приметы, верно?

— А мне это безразлично, — сказала она. — Лучше я буду несчастна с тобой, чем счастлива с другим.

Вот это было для нее характерно: прекратить ссору, перебить дурное настроение каким-нибудь неопровержимым высказыванием. Я взял ее за руку, и мы побежали. Но мы бы все равно ни за что не успели вовремя, если бы не остановился мебельный фургон, не подсадил нас и не довез до самой мэрии. Интересно, приезжал ли кто-нибудь еще на свою свадьбу, сидя на старомодной медной кровати?

— С этого дня медные кровати всегда будут счастливой приметой, — сказал я.

— Поэтому в маленькой комнате отеля и стоит медная кровать, — сказала Кэри.

Когда шофер мебельного фургона помог нам выйти у небольшого сквера, разбитого на вершине мира, у нас оставалось в запасе ровно две минуты. На юге, кажется, не было ничего выше этого места, до самых гор Атласа. Высокие дома впивались, как колючки кактусов, в глубокое, синее небо, а узкая терракотовая улица вдруг обрывалась у края Монакской скалы. С церкви напротив на нас глазела дева Мария в голубых одеждах; ангелы носились вокруг нее, как воздушное покрывало. Было тепло, ветрено и очень тихо, — все жизненные дороги привели нас в этот сквер.

Мне помнится, что в первую минуту мы оробели и не решались войти. Ведь там внутри не могло быть так хорошо, как снаружи, и действительно не было. Мы сели на деревянную скамью, и рядом с нами скоро села еще одна пара: девушка в белом платье и мужчина в черном костюме. Мне стало неловко, что я не одет как положено. Затем человек в высоком крахмальном воротничке затеял свару из-за наших бумаг, и мы уже перестали верить, что венчание вообще состоится; потом возникло новое препятствие из-за того, что мы не привели с собой свидетелей, но в конце концов нам разрешили заменить их двумя унылыми служащими. Нас провели в большую пустую залу с люстрой и письменным столом, — надпись на двери гласила: «Зал бракосочетаний», — и мэр, глубокий старик, похожий на Клемансо, с сине-красной лентой через плечо, нетерпеливо выслушивал, как человек в воротничке зачитывает наши имена, фамилии и даты рождений. Потом мэр быстро отбарабанил по-французски чуть ли не весь кодекс, и нам надо было выразить свое с ним согласие, — по-видимому, это были статьи из Code Napoléon[5]. Вслед за этим мэр произнес небольшую речь на ломаном английском языке относительно нашего долга перед обществом и обязанностей перед государством и наконец-то пожал мне руку, поцеловал в щеку Кэри, и мы вышли оттуда, мимо ожидавшей своей очереди пары, на продуваемый ветром сквер.

Церемония не была торжественной, — не хватало органа, как в церкви Святого Луки, и свадебных гостей.

— У меня нет ощущения, что я вышла замуж, — сказала Кэри, но тут же добавила: — Но даже приятно, что не чувствуешь себя замужней.

8

На улицах, в барах, в автобусах и в магазинах столько лиц, напоминающих тебе о первородном грехе, и так мало таких, которые носят печать изначальной невинности. Вот у Кэри было такое лицо; она всегда, до самой старости, будет смотреть на мир глазами ребенка. Ей никогда не бывает скучно; каждый день — это новый день; даже горе не имеет конца, а всякая радость будет длиться вечно. Любимый ее эпитет — «ужасно», но в ее устах это слово не звучало как штамп, в ее удовольствиях, страхах, волнениях всегда есть оттенок ужаса; в ее смехе — ужас перед неожиданным, чем-то увиденным впервые. Большинство из нас замечает только сходство, всякое положение нам кажется уже знакомым, а вот она видит только различия, как дегустатор вин, чувствующий самый неуловимый привкус.

Мы вернулись в отель, «Чайка» так и не пришла, и Кэри оказалась совсем неподготовленной к этой неприятности, словно мы ее вовсе не предвидели. Мы пошли в бар и выпили, и казалось, это наша первая совместная выпивка в жизни. У Кэри было явное пристрастие к джину с тоником, которого я не разделял.

— Ну, теперь его раньше завтрашнего дня и ждать нечего, — сказал я.

— Милый, а у нас хватит денег расплатиться по счету?

— Сегодня мы еще обойдемся.

— Столько, сколько надо, можем выиграть в казино.

— Давай оставим за собой дешевую комнату. Не стоит слишком рисковать.

В тот вечер мы проиграли, кажется, тысячи две франков, а утром и после обеда тщетно вглядывались в гавань, — «Чайки» там не было.