Проходчики. Всем смертям назло... - [52]

Тропинин посветил на часы, потрогал рукой бур и, убедившись, что все в порядке, надавил кнопку пускателя. Тонко завыл мотор, ввинчиваясь в твердь, закрутилась штанга, навивая бесконечную сталь витков.

— «Другой бы улицей прошел, тебя не встретил, не нашел», — вполголоса запел Виктор, и в мутном луче света шахтерской коногонки явилось милое лицо Ларисы, он улыбнулся ей, подмигнул. — Все будет хорошо, Лоронька! — и с силой надавил на ручку подачи. — «Благословляю ту случайность и благодарен ей навек».

Колонка ревела, Витькин голос вибрировал, звуки отрывались от губ и летели к забою, навиваясь на штангу, и то пропадали вместе с ней в камне, то возвращались из глубины и, дрожа, входили в него.

…Он стоит около ее дома, под ногами, как сочное яблоко в крепких зубах, хрустит снег, мороз щиплет в носу, на первом этаже, сотрясая заиндевелое окно, отчаянным ритмом бьется радиола, а на втором ярким светом горит самое дорогое в мире окно. Сейчас скрипнет дверь и выйдет  о н а.

«Ты давно ждешь?»

«Нет, нет. Одно мгновение и целую вечность. Хочешь в кино?»

«А ты?..»

«А ты?..»

«Давай погуляем. Такой вечер! Зима скоро кончится».

«Ты ждешь весну?»

«Весной мне почему-то бывает грустно. А тебе, Вить?»

«Мне нравится осень».

«Каждую весну я чего-то жду».

«Осенью спокойно на душе, как будто уже чего-то достиг».

«Весна будет прекрасна! Теперь мне от нее ничего не нужно, кроме цветов и теплого солнышка».

«Без солнышка в шахте тоскливо. А теперь вдвойне».

«Почему?»

«Рядом с солнышком ты».

«Завидно?»

«Нет, скучно. Иной раз мне становится страшно».

«Отчего?»

«Что жизнь так прекрасна! На земле есть ты и солнце. Солнце и ты. А вдруг что-то перестанет светить. Выеду на-гора, а там темно».

«Я люблю тебя, милый».

Он ощущает, как вздрагивают ее губы, теплые пальцы нежно теребят на затылке волосы, краешком глаза видит ее чуть подкрашенные голубизной закрытые веки.

На шее тонко бьется жилка. Как она беззащитна! Витька губами ловит ее, ласкает, жалеет, оберегает от непонятной опасности. И сыплет, сыплет последний снег, глазеют ядреные звезды, Большая Медведица услужливо кренит ковш, будто задумала зачерпнуть им спящую Землю.

…Бур вьется ровно, и кажется, что ему не будет конца. Вадим торопится, нервничает, его колонка то, захлебываясь, урчит, то срывается на отчаянный визг, будто молит о пощаде. Крошится и течет порода, шумит струя свежего воздуха, в перекрещивающихся лучах двух коногонок гудит неутихающим гулом штрек.

Проходчики заканчивали бурить последние шпуры, когда пришла основная смена. Первым в забой вкатился Дутов, минуту помолчал, прилаживая глазок светильника к каске, шваркнул к затяжкам банку самоспасателя, подскочил к Витьке.

— Чем занимались, громовержцы?

— Делом занимались, — спокойно ответил тот.

— Оно и видно! Пять бурок не смогли прокрутить, работяги! Надейся на таких…

— Пацанва желторотая, — приласкал Кошкарев. — Вам не в шахте работать, а воробьев по улице гонять!

— Что теперь прикажете делать? — распалялся Иван. — Баб на помощь звать?

Вадим рванул ручку подачи, щелкнул выключателем, подкатил к Дутову.

— Чего орешь, как продавщица за прилавком!

— А ты думал, за такие успехи я целовать тебя брошусь!

— Мне твои поцелуи как петуху самокрутка!..

Витька добурил шпур, дернул штангу, та со звоном жмякнулась о почву.

— Не шумите, забой обурен.

— Колонки демонтировать дядя за вас будет? — не унимался Дутов.

— Дядя за вас, между прочим…

— Помолчи! — цыкнул на Вадима Виктор.

Подошел Чернышев. С высоты своего роста, почти из-под самой кровли, посветил на притихшие колонковые сверла.

— Не горячитесь, не на базаре… По телефону сейчас звонил диспетчер. Спрашивал о козе с рельсами. В чем дело?

— Ни в чем! — Витька почему-то обиделся. — Вон она, ваша коза!

— Так электровоз стоит на заезде без банок.

— Она сама на крылышках сюда прилетела! — съязвил Вадим, для пущей важности хотел ругнуться, но великодушно пожалел непонятливых сменщиков.

Шахтеры мигом повернулись к козе, ощупали ее лучами света, помолчали.

— Ваня, живо убирай колонки, — скомандовал Чернышев. — Это минутное дело. — Повернулся к ребятам. — Идите на-гора, идите, ребятки… — Погладил Витьку по спине, слегка подтолкнул. — Идите…

В шахтерской бане было тесно и душно. Только что выехала смена Восточного и Западного крыльев. Черные, как сам уголь, шахтеры сидели на лавках, курили, устало переговаривались. В предбанник валил пар, смешиваясь с табачным дымом, вихлял под потолком, хлопали двери, тугими струями шуршала вода. Из бани выходили помывшиеся горняки, распаренные, чистенькие, с ободками вокруг ресниц, и казались квелыми, как новорожденные дети, среди чумазых, черных дьяволов.

— Эх ты, дьявол! Нам бы вагончиков десять и ажур! — сокрушался сидящий рядом с Вадимом голый черный человек с худым впалым животом и крепкими бугристыми бицепсами.

— Первый запад все резервы съедает, — уныло откликнулся его сосед, выпустив изо рта, как из паровозной трубы, густое облако дыма.

— Рекорд… — безрадостным тоном протянул другой, с шикарной татуировкой во всю волосатую грудь.

— А по мне, так… — Тот сплюнул черной слюной и, виляя измазанными ягодицами, скрылся в душевой.