Проходчики. Всем смертям назло... - [47]

Вадим молчал. В лунном свете все предметы в комнате — шкаф, стол, тумбочки, простыни на кроватях — будто зависли в безвоздушном пространстве и легко парили. От брошенной сигареты струился дым и бесследно растворялся в лунном свете. И в комнате, и за окном стояла прозрачная, голубая тишина.

— Я в детстве, в деревне, знаешь сколько живности порешил. Не счесть. Кроликов, кур, гусей, однажды корову пришлось резать, — сказал Вадим.

— Так то ж совсем другое дело! — отозвался Витька. — То было нужно, необходимо. И наверное, жалко?

— Еще бы… — Вадим вздохнул. — Особенно корову. Она объелась. До сих пор помню. Подхожу с ножом, а она голову подняла и смотрит на меня, потом как замычит, а бабушка сзади меня: «Вадюша, прирезай скорее, пропадет ведь мясо». И никого из взрослых поблизости нет. Кровь из горла как цвиркнет на меня. В скирде колхозной потом отец меня нашел. По голове гладит: «Ничего, сынок, ничего, успокойся. Иди поешь, мать печенку пожарила». Какая там печенка…

Они опять помолчали, каждый прислушиваясь к самому себе, к своим мыслям. Где-то за школой, очевидно в ставке, резким, отрывистым хлопком треснул лед. Но тишина держалась непоколебимо, и этот короткий звук умер в ней тут же, не успев отозваться эхом.

— Жалко мне ее, — заговорил Вадим.

— Кого?

— Да Маринку.

— Объяснись с ней. Так начистоту и скажи: мол, будем дружить, ходить вместе на танцы, как хорошие друзья, и не больше.

— Хочешь, чтобы она меня дурачком посчитала? Дружба… — Вадим хихикнул и прокартавил: — Это мы в тлетьем классе длузыли! На третьеклассницу она уже не похожа… Ох, и жизнь пошла. Разбудил ты меня.

— Отоспишься. Завтра в третью. Вадик, айда на улицу! Возьмем лыжи — и в поле!.. — Витька привстал.

— Спятил парень! Лунатики и те хвосты поотморозили, а он… — остудил его Вадим.

— Заржавленный ты человек! Никакой фантазии в тебе нет, — Виктор лег и подтянул одеяло к подбородку.

Перед глазами возникла Лариса; искрился и, словно битое стекло, хрустел под ногами снег; куда-то вдаль, за террикон роем плыли звезды, увлекая за собой луну; Витька закрыл глаза и, расставив руки, тоже плыл в этом хрустящем блеске и белом безмолвии, рядом с ним плыла Лариса, приветливо улыбалась ему и что-то шептала, ласковое и теплое, а он силился и не мог разобрать ее слов…

…Борис явился утром. Луна давно проплыла мимо окна, свернула за угол дома, в комнате висел зыбкий сумрак. В морозной стыни ярче высветились звезды, стали крупнее, будто разбухли. За поселком, в ставке, опять треснул лед, и этот короткий, сухой хлопок остался в ночи без ответа, шахтерский поселок спал.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На первый отпал по новому паспорту буровзрывных работ собралось все начальство участка. По инженерным расчетам все выходило ладно, но как получится на деле? Не выбьет ли мощный взрыв больше расчетного количества арок, не повредит ли катастрофически кровлю, успеет ли вентиляция за необходимое время проветрить забой, не выбросит ли усиленный заряд породу в закрепленное пространство, на рельсы, — уйма неясных проблем волновала шахтеров, собравшихся в этот поздний час под землей.

Наконец в забое глухо ухнуло, штрек вздрогнул, загустелый воздух качнулся, лязгнули вагонетки, лампа под люком качнулась, сбивая зыбкие тени, во все сечение выработки, прямо на людей, клубами катилось темно-коричневое облако дыма и пыли. Оно двигалось бесшумно и уверенно, как кошмар во сне, и было что-то жутковатое в этой неотвратимости замкнутого пространства. Дутов торопливо расстегивал куртку, последняя пуговица не поддавалась, он рванул ее с силой, дернул из брюк подол исподней рубахи, закрыл рот и нос.

Облако сгущалось у кровли, лениво закручивалось в тягучую спираль. Свет коногонок тонул в ней, как в вате. У люка она сошлась со свежей струей, вытянулась в ленту, ускорила бег и с шорохом юркнула в люк.

Нижняя часть облака протекла под вагонетками, достала проходчиков, шибанула в нос вонючим смрадом. Плотников достал платок, закрыл им нос, Кошкарев и Михеичев молча отплевывались. Дым постепенно рассеивался, шахтная вентиляция работала исправно: «С этой стороны осечки нет, — подумал Плотников, чуть повеселел, но ненадолго, самое главное было впереди, там, в забое. — Грохнет арок восемь — пиши пропало. Мефистофель с потрохами съест».

Иван Емельянович потужил, что нет Мащенко, мается бедняга в больнице, и без его поддержки ему, Плотникову, плохо. Лава хоть и перекрыла план почти вдвое и дела идут там, против ожидания, без осложнений, но сидит занозой вот этот штрек. Плотников спрятал платок, коротко скомандовал:

— Пошли, ребята! Будь что будет.

Михеичев шагнул вперед, заторопился. По штреку еще полз вонючий дым, но с каждым шагом зловоние уменьшалось. Надувшиеся вентиляционные трубы на всю мощь качали свежий воздух. Бригадира настиг Федот Изотович Чернышев, с другой стороны торопливо топал Семаков. Иван Дутов никак не мог на ходу заправить рубашку, соскакивали брюки.

Они подошли к забою и как по команде остановились.

— Коли тебя в дых! — удивленно чертыхнулся Федот Изотович.

— Дак… — Михеичев запнулся. — Дак это же… — Ему не хватало воздуха.