Проходчики. Всем смертям назло... - [45]

— Я еще никому так… первый раз… — Витька покраснел и окончательно растерялся.

— Ты говоришь правду?

У Витьки отлегло от сердца от этого ее нежного «ты» и от мягкого и теплого взгляда, на языке у него вертелось готовое сорваться признание: «Милая, хорошая, я безумно люблю тебя!», но язык каменел, и красноречивым был только его взгляд.

— Лариса… — повторил он, взял ее за руку с отчаянной решимостью никогда не отпускать ее. — Ты…

— Не надо, Витя. Хорошо?

Он слегка сжал ее кисть, Лариса ответила тем же и вновь внимательно посмотрела ему в глаза. Гирляндами огней кружилась елка, в серпантинной паутине трепыхались разноцветные флажки, сияли шары, в нарядный возбужденный зал сыпались мириады переливающихся огней, и в этот миг Витька не верил, да и трудно было представить, что есть иной мир, какие-то заботы и огорчения, что, наконец, есть шахта и его штрек, и жесткая шахтерская роба, что существует камень — неумолимый, серый, холодный монолит, в борьбе с которым он начал свою трудовую жизнь.

И сама жизнь, та, которая уже прожита, и та, которую предстоит пройти, не казалась теперь главным содержанием его бытия, вот все то, что происходит сейчас — и этот радостный блеск огней, смеющиеся лица друзей и, конечно же, Лариса, идущее от нее пьянящее ощущение счастья, легкое прикосновение ее руки и доверчивый взгляд темных, бездонных глаз — это и есть блаженное постижение смысла его существования.

— Спасибо, — тихо сказал Витька.

— За что? — Лариса вскинула брови.

— За все. За то, что ты есть, — ласково шепнул он ей на ухо.

Петраков остановился у двери, широким жестом пригласил на выход. В фойе их встретила Ларисина подружка. Вид у нее был запыхавшийся. Она подошла к Ларисе, бесцеремонно оттерла Витьку в сторону. «Все… — у того екнуло сердце. — Сейчас уведет Ларису. Откуда только такие длинноногие берутся!»

Девушка о чем-то возбужденно шептала Ларисе на ухо.

— А он? — тихо спросила Лариса.

«Он, он, он… — застучало у парня в висках. — Кто он? Почему о нем спрашивает Лариса? Кто он? Кто?»

Длинноногая увлекала Ларису в зал.

— Нет, нет, так мы ее вам не отдадим, — сказал Вадим, подошел к Ларисе и взял ее за руку.

«Вадюша! Да ты у меня гений!» — взвилось в Витькиной груди.

В буфете стоял разноголосый галдеж, хлопали пробки от шампанского, звенели стаканы. Свободных мест не оказалось, ребята прошли к стойке, взяли шампанского, и Геннадий лихо, с громким выстрелом откупорил его.

— За Новый год! — воскликнула Маринка.

Они вернулись в зал, когда оркестранты собирались на сцене. Туда же поднялся Кульков. Вскинул руки, требуя тишины, и сообщил, что на вечере появились подвыпившие дебоширы, которых нужно призвать к порядку. Он предлагает создать народную дружину и очистить клуб от пьяных. Василий спрыгнул вниз, к нему подошел Клоков и, резко жестикулируя, что-то сказал.

Витька с Ларисой уединились в дальнем конце зала, он держал ее за руки, и оба они уже ничего не замечали.

— Я хочу, чтобы так было всегда, — сказал Виктор.

— Это невозможно. Встретим Новый год, и все кончится, — ответила она.

— Почему же? — Он помолчал, ожидая ее ответа, она смотрела ему в глаза и тоже молчала. — Не может все оборваться в один миг.

Она понимала, о чем он говорит, но медлила согласиться с ним.

— Ведь мы не умрем, — глаза его просили ответа.

— Зачем такие мрачные мысли?

— Вот я и говорю, что остановить и продлить миг радости, все это… — Он хотел сказать «в наших силах», но не осмелился и продолжил: — Все это возможно, если захотеть, если… — Он опять умолк, Лариса опустила глаза, и ему показалось, что она чуть-чуть сжала кисть его руки. — Ведь и завтра, и послезавтра…

— Время никто не волен остановить, — сказала она.

— Но оно должно быть заполнено чем-то. Один человек никогда не будет счастлив. Для счастья ему нужен другой.

— Который тоже желает счастья? — спросила Лариса и улыбнулась.

— Ну, конечно! — заспешил Витька. — Счастье одиночки — это эгоизм. Сейчас мне хорошо, потому что я вижу, и тебе хорошо, потому что ты пошла со мной танцевать, стоишь вот рядом со мной и разговариваешь.

— А ты уверен, что мне хорошо?

— Мне этого хочется.

— Ты добрый, — сказала она.

— Это плохо?

— Желать — это еще не значит сделать.

К микрофону танцующей походкой шел Игорь Малахов. Привычно щелкнув по черной сетчатой груше, посмотрел назад. К своим местам тащились музыканты. Игорь вытянул микрофон из подставки, как кнутом, щелкнул проводом. Чуть дрогнули струны гитары, тоскливо вздохнул аккордеон, и в зал легли тихие, грустные аккорды:

А мы недавно повстречались,

Мой самый главный человек.

Благословляю ту случайность

И благодарен ей навек… —

пел Малахов, и Витька почувствовал, как побледнело его лицо и похолодел позвоночник.

Представить трудно мне теперь,

Что я не ту открыл бы дверь.

Другой бы улицей прошел,

Тебя не встретил, не нашел.

Песня была о нем. Песня была о Ларисе. Слова и музыка звучали о них и в их честь. Она попала в цель, отразив, как солнце в зеркале, все Витькино состояние. Песня говорила то, что он не мог и не смел выразить. Пары плавно кружились по залу. Витька положил руку на плечо Ларисе, другой обнял за талию, она доверчиво приблизилась к нему вплотную, он чувствовал ее упругую, вздымающуюся грудь, но сделать первого шага в танец не осмеливался, словно боялся, что песня затихнет, слова улетят, унеся с собой ту невыразимую прелесть, которая осенила его, наполнила и потрясла.