Прохладное небо осени - [21]

Володя колол дрова. В гимнастерке без ремня. Махал и махал топором, и от чурки во все стороны бойко отлетали поленья. Вчера она успела (когда?!) обмолвиться, что кончились наколотые дрова. Кажется, когда в коридоре споткнулись об остатки поленницы.

Он долго не чувствовал, что она смотрит на него. Но когда остановился передохнуть и отереть пот со лба, увидел наконец. Она ждала, что сейчас оживление, вызванное приятной ему и веселой работой, сойдет с его лица, он нахмурится и опять отвернется. Но он глядел на нее ласково, словно любуясь (и чем любоваться? – накинула на халат какой-то старый хозяйкин лапсердак, сунула ноги в галоши – она же так спешила!), – он никогда не помнил ей зла и не уставал прощать ее.

Она повернулась и пошла на кухню. Разжигала керосинку, наливала воду в чайник, и слезы беззвучно катились по щекам. А она думала, что разучилась плакать, что уже выплакала все слезы.

– Чего ты, дурешка? – спросил он, заглядывая в ее запухшие глаза. Он наколол целую кучу дров и вернулся в дом.

– Кретинка я, – сказала она, и он понял. Он всегда ее понимал, как бы неясно она ни высказывалась.

– Есть немножко, – смеясь согласился он, и ее лицо тоже покривила жалкая улыбка. – Ничего, – сказал он. – Ничего, Инночка. Все у нас с тобой еще будет. Теперь-то я точно знаю. Или я самоуверенный балбес?

– Нет, – сказала Инесса. – Ты самый замечательный человек на свете.

За окном заскреблись на деревянных ступеньках шаги. Пришла с работы хозяйка. Володя взглянул на часы:

– Не миновать бы мне губы, если бы в три часа самолет не отлетал.

Писать он не обещал – не ходит туда почта, где он будет. Но обещал приехать. Через месяц, может быть. А уж через два – точно.

Вот – до сих пор едет.

Все в их жизни могло сложиться иначе, если бы в ту ночь он поверил ей до конца. Не поверил. Не поверил, что, если был не очень-то нужен раньше, будет нужен без обеих ног. Он подорвался на мине через несколько дней. Инесса узнала об этом через несколько лет. Она была замужем, у нее была Катька, она жила счастливой семейной жизнью...

Не было у нее более тягостного на совести, чем Володя... Как хорошо, что он в Ленинграде, что у него – жена, сын... Когда же он женился, если сын в десятом классе?..

7

– У меня, ребята, – сказала Дюймовочка, – сохранился список нашего десятого-второго. Взносы на Красный Крест собирала или на что-нибудь другое. Но – факт: полный список. Недавно в старых тетрадках раскопала. Так вот – одной трети нет. Кто на фронте, кто в блокаду. Двое – исключение: Клава Семина – от туберкулеза в сорок шестом и Виталька – в авиационной катастрофе. В Сочи отдыхать летел.

Дюймовочка сообщила это, и все в ответ молчали. Потом Гриша Неделин проговорил:

– В судьбе десятого-второго судьба поколения. И первая половина двадцатого столетия. Человек не подозревает, до какой степени он мало зависит от себя и как барахтается в руках своего времени.

– Ты утверждаешь... – заспорил с Гришей Виктор Потрошков.

И опять изнакуренной, наполненной людьми – бывшими одноклассниками – комнаты ушла тишина, вернулся прерванный Дюймовочкой веселый гвалт.

...Гриша Корниенко, Инессин сослуживец, как-то рассказал, что встретил школьного товарища спустя пятнадцать лет и ничего приятного в этой встрече не оказалось – одна неловкость. Чужие люди. Общая парта в далекие годы оказалась слабым связующим звеном. Коротко ответили на вопросы – кто где, чем занимается – и ответы тотчас же, как разошлись, забыли, как тотчас забывают содержание анкеты того, кого заранее не собираются брать на работу.

Поэтому Инесса, не признаваясь даже самой себе, с тревогой ждала сегодняшней встречи.

Но ничего похожего не произошло. У каждого в жизни есть люди, которые прочно входят в его биографию. Далекие друзья. Погибшие товарищи. Похороненная кем-то чужим на Пискаревском кладбище мать. Они с тобой и в тебе, пока ты сам жив.

Инесса видела: не одна она ощущала это сегодня, здесь.

Она пришла раньше всех, почти одновременно с Лилькой. Та примчалась с работы и спешно мешала на кухне какие-то салаты и паштеты, вдвоем они управились быстро. Лилька, как выяснилось, ночью почти не спала – «подготовить» мужа не сумела, и, когда, нагулявшись, в первом часу ночи явилась домой Оля, отец был уже весь не в себе. Лилька испугалась, как бы не прибил дочку, хотя никогда детей пальцем не тронул.

– Понимаешь, – рассказывала Лилька, нарезая кубиками соленый огурец, – он ее, Олю, как-то ненормально даже любит. Его бы воля, он ее замуж не только бы сейчас, никогда не отдал, лишь бы не отпускать от себя. Эгоистическая родительская любовь. Обычно такие переживания у матерей единственных сыновей – им-то уж и подавно кажется, что совершенно незачем сыну жениться, уходить от них к какой-то чужой женщине. Сын старой девкой не останется... А ведь дочке можно жизнь поломать, если женихов выбирать по своему вкусу и свои сроки назначать.

– Миша этот – неплохой, похоже, мальчик, – сказала Инесса, чтоб поддержать Лилькин дух.

– Очень даже хороший мальчик, но нашему Константину Васильевичу принца подай – мало, Иннокентия Смоктуновского – тоже маловато, вот насчет космонавта – не знаю, не выяснила.