Прогулки с Евгением Онегиным [заметки]

Шрифт

Интервал

Сноски

Здесь имеет место двусмысленность, которую Барков разъяснил в дискуссии 2002 года, приводя информацию о том, «чего не знали Набоков и Лотман», «но что безусловно знали Пушкин с его костромской ветвью ближайших родственников и Катенин, имение которого было неподалеку. А именно: в отличие от единственной ярмарки в год в Нижнем Новгороде (до 1816 года – в Макарьеве на реке Керженец), в…«захолустном» городе Макарьеве, что на реке Унже, в Костромской области, в год проводилось по три ярмарки: Крещенская, Благовещенская и Ильинская. И это и есть то самое место, где в 1439 году монах Макарий основал свою вторую обитель…

Пушкин не оговаривает, куда именно едет Онегин, но из построения пушкинского текста видно, что Онегин едет в Нижний Новгород и по дороге заезжает в «костромской» Макарьев, хотя и делает для этого небольшой крюк; если бы он поехал в «нижегородский» Макарьев, ему пришлось бы приехать в Нижний Новгород и потом ехать в Макарьев, который расположен восточнее, что противоречит пушкинскому тексту. Пушкин и написал-то весь этот кусок из прозаического предложения и стихов о ярмарке, чтобы лишний раз подразнить Катенина, который жил неподалеку: тому, чтобы попасть в Нижний через Макарьев, и крюка делать не надо было».

Почему Барков не включил разъяснение этой двусмысленности в книгу? Полагаю, ради стройности логики изложения. О Катенине речь впереди; упоминание его имени без подробного объяснения того, какую роль он сыграл в пушкинской судьбе, потребовало бы перестройки сюжета «Прогулок», а в этом месте «Макарьев» воспринимался читателем именно в первом смысле, работая на замысел Пушкина. Второй смысл был адресован непосредственно Катенину.

Таких двусмысленностей в «Онегине» множество, но для их понимания нужно смотреть на роман с другой «точки», обоснованием которой и занимается Барков в этой книге.

В 1808 году вышел очередной «Брюсов календарь» – на много лет (о чем Пушкин, конечно же, знал), и, строго говоря, на него понятие «прошлогодний календарь» не распространялось. У Пушкина был выбор: либо оставить две последние строфы, поскольку они указывали на обычный календарь 1808 года (свежий календарь Брюса не выбросили бы), либо убрать их и оставить в тексте двусмысленность. Полагая, что он и без того разбросал достаточное количество «меток», указывающих на время действия, Пушкин выбрал второе; сути дела и правоты Баркова это не отменяет. – В.К.

«Удивительная черта характера» мистификатора. Мистификаторы всегда работают на будущее; Пушкин же, у которого перед глазами были неразгаданные временем, но прочтенные им мистификации Шекспира и Стерна, и вообще рассчитывал на века, точнее – на бессмертие. – В.К.

С этим замечанием Баркова трудно согласиться: в таком случае придется признать, что часть примечаний «написаны Онегиным», а часть – Пушкиным-издателем, и при этом граница между ними никак не обозначена, что противоречит самой концепции Баркова. Примечания, как структурная единица, должны принадлежать «одному перу», и это перо Барков выявил в Примечании 20 («Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха»), в котором Пушкин-издатель и автор примечания четко отделяет себя от «автора» онегинского романа. Следовательно, корпус Примечаний – пушкинский, кроме специально оговоренных «Примечаний сочинителя» (Прим. Соч.), а смысл примечаний следует в каждом случае выявлять в соответствии именно с этим «авторством». Так, Примечание 1 «Писано в Бессарабии», которое выглядит как «неуместная ремарка», на самом деле является двусмысленностью: север был вреден и для Пушкина, попавшего в ссылку в Бессарабию, и для Катенина, также угодившего в ссылку в 1822 году. Большинство пушкинских «неуместных ремарок» сориентированы иронически по отношению к комментируемому ими тексту или служат для прикрытия, растворения в них важных значащих примечаний 16 («„Бедный Йорик!“ – восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)» и 20 («Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха».), которые могут дать слишком быстрый ключ к разгадке мистификации и на которых, по замыслу Пушкина, взгляд невнимательного читателя не должен был задерживаться, как и на остальных. – В.К.

Измененное название эпиграммы дало Пушкину возможность извлечь из этой публикации дополнительную пользу. В преддверии выхода из печати «Первой главы», привлекая внимание к эпиграмме и одновременно разыграв Булгарина, Пушкин публикует в его «Северной пчеле» «объявление»: «А. С. Пушкин просил издателей „Северной пчелы“ известить публику, что стихи его сочинения, напечатанные в № 3 „Московского телеграфа“, на стр. 215, под заглавием «К журнальным приятелям», должно читать просто: „К приятелям“». – В.К.

Барков безусловно прав в том, что пушкинская стихотворная миниатюра быта написана в 1824-м, а не в 1829-м году, но здесь важно понять, что было раньше: пушкинский рисунок или эта эпиграмма. Из сравнения пушкинского рисунка и гравюры в «Невском альманахе» следует, что сначала была задумана эпиграмма и создан рисунок, который и был отослан брату; затем была написана эпиграмма, и обнаружилось, что рисунок эпиграмме не соответствует. Тогда дано знать брату, что художник должен руководствоваться не пушкинским рисунком, а эпиграммой (то есть должен развернуть фигуры так, чтобы гравюра в альманахе соответствовала указующей строчке «Опершись ‹…› о гранит», что и было в точности выполнено художником). Другими словами, художник работал по пушкинской инструкции (в противном случае пришлось бы приписать художнику – или граверу – исключительные телепатические способности). См. также Прим. 1 Баркова к этой главе. – В.К.

Все-таки с Набоковым не следовало соглашаться и в этом случае. Как уже было показано в моем предыдущем примечании, художник работал по пушкинским инструкциям, и Татьяна быта изображена в соответствии с его замыслом. Каковы бы ни были недостатки рисунков Нотбека, ему бы и в голову не пришло нарисовать Татьяну с просвечивающим сквозь ткань лобком без согласования с Пушкиным. Пушкин всю затеянную им мистификацию держал под контролем. – В.К.

И катениноведы, и пушкинисты, оперируя этим письмом, упускают из вида, что Пушкин в переписке принимал тон собеседника. Чтобы понять, как Пушкин относился к Катенину, следует их переписку рассматривать вместе с перепиской Пушкина с друзьями. – В.К.

Из воспоминаний Екатерины Раевской следует, что ее старший брат сыграл благотворную роль в духовном росте Пушкина, своей критикой отрезвляя поэта в его приверженности к романтическим мотивам южных поэм. Увидев, что Пушкин поддается его внушению, Раевский решил его разыграть и стал изображать абсолютного циника; Пушкин, не в состоянии противостоять сарказму Раевского и его насмешливому взгляду, даже был вынужден просить последнего гасить свечи во время их споров. Дело кончилось тем, что Пушкин написал «Демона», а Раевский признался в мистификации. Они посмеялись, обсудили стихотворение, и Пушкин переделал начало, переадресовав его в юность. Так появилось одно из самых мудрых его стихотворений. Оно – не о Катенине, не привязано к какому бы то ни было конкретному лицу, и заметка «О стихотворении „Демон“» – об этом. Приводимые Барковым факты свидетельствуют, что стихотворение невозможно полностью отнести к Катенину: и цинизм его не был абсолютным, и нельзя сказать, что «не верил он любви, свободе», а то, что Катенин и в юности никакого влияния на Пушкина не оказывал, Барков сам же превосходно доказал. Это не помешало Пушкину использовать тему стихотворения в «Евгении Онегине»: он создавал образ, и совершенно необязательно, чтобы этот образ копировал Катенина полностью. – В.К.

Письмо «отлежалось» (тоже ведь не хочется выглядеть неделикатным: после отправки предыдущего от 26 мая времени-то прошло всего ничего), и было отправлено 24 июня; вручено почтовым отделением под расписку 4 июля 1997 г. К моменту подписания в печать этого издания ответ не поступил. Уведомление о вручении с собственноручной распиской академика храню как дорогую реликвию. (Прим. А. Н. Баркова.)

Здесь и далее Л. Стерн цитируется по изданию: «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», М., 1968.

Здесь и далее В. Б. Шкловский цитируется по тексту статьи «„Евгений Онегин“: Пушкин и Стерн»: «Воля России», Прага, 1922; № 6, с. 59–72.

Комментарии

Гей Н. К. Проза Пушкина. Поэтика повествования. АН СССР, ИМЛИ им. A.M. Горького. М., «Наука», 1980, с. 8.

Арсений Тарковский. Собрание сочинений, т. 2. М., «Художественная литература», 1981, с. 230.

Книга о Митрохине. Л., «Художник РСФСР», 1986, с. 223.

Причина простановки именно этой даты видна из концовки последней главы книги.

Это, видимо, дало основание В. Набокову заявить в своем «Комментарии», что Достоевский «роман не читал». С этим можно согласиться – хотя бы уже потому, что Набоков сам-то всего лишь перевел роман на английский да откомментировал собственный перевод. И, если судить по конечному результату, «переводить» и «читать» – далеко не одно и то же.

Eugene Onegin. A novel in verse by Aleksandr Pushkin, translated from the Russian, with a commentary, by Vladimir Nabokov. Princeton, N.J., Princeton University Press, 1990. Вся работа издана в четырех томах: т. 1 – собственно перевод, тт. 2 и 3 – комментарий, т. 4 – справочно-кодификационный материал. К сожалению, хотя в отдельных работах наших пушкинистов упоминается этот труд Набокова, это не всегда сопровождается ссылками на конкретный том и страницу; кроме того, в одном из известных исследований имел место случай неверного перевода текста Набокова. Ошибка была повторена в работе других авторов, из чего видно, что сам комментарий они не читали. Для удобства читателей, в данной работе ссылки на тома и страницы «Комментария» приводятся непосредственно в тексте (Издательство Принстонского университета специально отметило, что пагинация издания 1990 года соответствует пагинации всех предыдущих изданий набоковского «Комментария»).

Лотман, Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., «Просвещение», 1980, с. 374.

Мейлах, Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с. 84.

Данные о совпадении этих стихов В. Набоков приводит без комментариев.

Смирнов-Сокольский, Н. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. Изд. Всесоюзной Книжной палаты. М., 1962.

Бонди, С.М. Черновики Пушкина. М., «Просвещение» 1978, с. 74.

По этому вопросу В. Набоков пишет: «Увязка этой темы с декабристами была положена статьей Полевого «Взгляд на русскую литературу за 1825 и 1826 гг. Письмо С.П. [Сергею Полторацкому] в Нью-Йорк», опубликованной в «Московском телеграфе» (1827 г.). Агент правительства (возможно, Булгарин) донес, что статья содержит явный намек на декабристов: «Я смотрю на круг наших друзей, ранее таких живых и веселых, и часто с досадой повторяю слова Саади, или Пушкина…». Эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану» получил ретроспективный смысл. Когда в 1832 году Пушкин опубликовал 8 главу, читатели могли легко заметить скрытый намек» (т. 3, с. 245).

На риторический вопрос: «Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов?», в котором просматривается откровенный скептицизм Бестужева в отношении художественных достоинств первой главы романа, 24 марта 1825 г. Пушкин ответил: «Твое письмо очень умно, но все-таки ты неправ, все-таки ты смотришь на Онегина не с той точки».

Полное собрание сочинений – М., «Художественная литература», 1975, том 4.

Винокур, Г.О. Филологические исследования. М., «Наука», 1990, с. 9.

Следует отметить, что в понятие «теория литературы» Уэллек и Уоррен вкладывают смысл, отличный от принятого у нас. У них это понятие охватывает весь спектр вопросов, который мы подразумеваем под «литературоведением», однако без четкого структурирования его на три раздела: «теория литературы (поэтика)», «история литературы» и «критика». То, что мы называем «историей литературы», с их точки зрения – «критика»; понятие «теория литературы (поэтика)» они определяют как «внутренние аспекты критики». Представляется, что принятое у нас разграничение более полно отражает принципиальные различия между методологией трех разделов литературоведения: методология теории литературы должна основываться на подходах со стороны эстетики как раздела философии, а методология истории литературы – в принципе не должна отличаться от методологии других исторических дисциплин; что же касается методологии «критики» в нашем (не американском) понимании, то она не стеснена строгими рамками и может быть основана на индивидуальном субъективном восприятии; в принципе, ее методология может ничем не отличаться от характера литературного творчества – за исключением наличия прямой дидактики, недопустимой в художественном произведении. Не являясь научной дисциплиной, критика играет тем не менее очень важную роль в обществе, подавляющую часть которого интересуют не теоретические аспекты литературы, а именно субъективная оценка содержания произведений грамотным, толковым публицистом, способным интересно довести до читателя свое собственное, пусть даже предвзятое, видение. К сожалению, подавляющую часть работ в литературоведении следует отнести не к теории, и даже не к истории литературы, а к критике именно как к публицистике – но на генезисе этого явления здесь останавливаться не будем.

Включенный Пушкиным в текст романа материал дает возможность выстроить несколько дублирующих силлогических цепей.

Настолько реально, что даже является объектом авторского права, которое может отчуждаться или передаваться по наследству, как и материальная недвижимость.

С точки зрения возможной двуслойности структуры («вставная мениппея в мениппее») следует отметить, что такова структура и цикла «В середине века» В. Луговского. Аналогичное, только еще более сложное явление имеет место в цикле «Повести Белкина», который, являясь в целом «двойной мениппеей» с двумя последовательными рассказчиками, содержит в себе мениппею третьего порядка (это – один из скрытых сюжетов «Гробовщика», вместивший в себя не только контексты данного цикла, но и многие контексты пушкинского творчества в целом). Однако не исключено, что не Пушкин был зачинателем традиции создания таких сложных структур: за двести тридцать лет до «Повестей Белкина» У. Шекспир уже создал сложнейшую по структуре мениппею «Гамлет», в которой на общем материальном тексте создано по крайней мере две последовательные драмы, одна из которых принадлежит перу самого Шекспира; вторая, внутренняя (драма о принце датском, сказ) – «перу» рассказчика, главного героя романа Шекспира («Мышеловка» – подавляющая часть текста того, что воспринимается как «драма» Шекспира).

Это можно было бы считать беспрецедентным фактом, не будь «Гамлета» и «Короля Лира», где рассказчикам удалось исказить в сознании читателя сюжет сказа именно благодаря внушению превратного восприятия элементов фабулы – вплоть до искажения биографических данных персонажей. Кстати, интересный нюанс: лейтмотивом сказа Брэдли Пирсона в романе Мэрдок проходит «эдипов комплекс» Гамлета, да и сам рассказчик явно отождествляет себя с этим шекспировским героем. С учетом психологических доминант Брэдли Пирсона, в которых оказалось поразительно много общего с позицией рассказчика «Гамлета», возникает вопрос: уж не включила ли писательница в метасюжет своей мениппеи сигнал о том, что содержание этой драмы Шекспира ею разгадано? В таком случае она шла по стопам Пушкина, который не только разгадал эту структуру, но и по крайней мере дважды повторил ее – в «Борисе Годунове» и «Повестях Белкина».

Поясню на примерах. Эстетическое значение шахмат заключается исключительно в такой «игре ума», которая проявляется в виде композиционных приемов. Если взять любой научный трактат из такой «чистой» науки, как математика, то, несмотря на полное отсутствие «повествователя» и элементов художественности, такой труд может представлять собой эстетический объект. Как в шахматах, так и в математике, «игра ума» психологически воспринимается как образ автора композиции, при этом характер эстетического восприятия ничем не отличается от того, какое возникает при чтении художественного произведения (поскольку во всех этих случаях мозг человека работает в одинаковом режиме: эстетической оценки поступающей информации с получением конечного продукта в виде образа. С точки зрения психологии восприятия, мозгу абсолютно все равно, что является источником возникновения образа – вид горы или букета, художественный текст или хитроумный замысел Гарри Каспарова).

Это в принципе можно объяснить так: весь материальный текст – это, фактически, набор элементов его фабул; но как таковой он совокупного смысла не имеет. Появление образов связано с привнесением композиционным путем в элементы фабулы дополнительной этической составляющей. Поскольку композиция возникает не непосредственно из знаков текста, а из особенностей их сочетания, из привносимых извне контекстов (в широком смысле – из колоссальной по своему объему сферы культуры), то общий объем информационной системы повышается за счет интеллектуальной, а не текстовой составляющей.

Мейлах Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с. 41.

Для разбора поэмы «Медный всадник» как очередной пушкинской мениппеи необходим особый «ключ». Оказалось, что таким «ключом» (внешним контекстом) служат в совокупности метасюжеты «Евгения Онегина» и «Домика в Коломне», поэтому возвратимся к этому вопросу в конце исследования.

Лотман, Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., «Просвещение», 1980, с. 18.

Ганичев, П.П. Воинские звания. М., Изд. ДОСААФ, 1989, с. 106.

«К широкому насаждению военных поселений было приступлено в 1815 г.» – Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Биографии, т. 1. М., «Советская энциклопедия», 1991, с. 402.

В частности, Б. С. Мейлах утверждал, что «до сих пор ведутся в литературоведении споры, каким именно произведением поэта обозначен переход к реализму, – начатым в 1823 году «Евгением Онегиным» или «Борисом Годуновым», к работе над которым он приступил в конце 1824 года» (Мейлах, Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М., «Просвещение», 1984, с. 31). Однако «переход» Пушкина от романтизма к реализму – не более чем миф, основанный на досадном недоразумении. В то время термин «реализм» еще не обрел права гражданства, и Пушкин, неоднократно давая характеристику своего видения русского романтизма, фактически утверждал то, чему позже было дано название «реализм». Насколько можно понять, именно эти два упомянутые Б. С. Мейлахом произведения положены в основу концепции «отхода». Но проявляющаяся в «Евгении Онегине» пушкинская интенция направлена в защиту романтизма; что же касается «Бориса Годунова», то Пушкин сам характеризовал эту драму как «романтическую».

Мейлах Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с. 83.

Здесь следует отметить характерную методологическую особенность Набокова как исследователя: он исходит не из текста, не из его данности, и не из художественного впечатления, возникающего на интуитивном уровне, а из той ложной эстетической формы, которая возникла у него еще до того, как он приступил к исследованию текста. Эта ложная форма явилась следствием идеологизации самого процесса исследования, в данном случае безоговорочного принятия постулата о том, что все повествование в романе автобиографично и ведется от лица самого Пушкина. На этом основании он отвергает в общем-то более близкие к духу оригинала версии переводчиков-иностранцев, которые, как можно понять, «чувствовали» сказанное Пушкиным все же лучше, чем «русский душою» Набоков, отвергший их версию интерпретации смысла этой строфы на том основании, что «Пушкин никогда не был за границей, поэтому переводы Спэлдинга и Дойч, истолковавших строфу из 1-й главы как свидетельствующую о пребывании Пушкина в Венеции, неверны» (т. 2, с. 185–186). К сожалению, не имею возможности ознакомиться с переводами Спеллинга и Дойч, но если только они ограничились в этой строфе местоимением первого лица и не вставили фамилию Пушкина, то их тонкое ощущение духа творчества нашего поэта не может не вызвать восхищения. Вообще, отмечу демонстративно высокомерное отношение Набокова не только к труду своих предшественников (всякий раз, говоря о «переводчиках» и их «переводах», он неизменно берет эти слова в кавычки, подчеркивая тем самым, что его версия перевода более полно соответствует оригиналу); его высокомерие сквозит и в отношении «гениального» композитора П. И. Чайковского, создавшего «бездарные» оперы, и такого же «гениального» живописца И. Е. Репина, без репродукций картин которого не обходится, по заявлению Набокова, ни одно современное издание «Онегина» на родине поэта…

Образ Гамлета (даже с учетом того, что произведение Шекспира является мениппеей) по многим параметрам явно уступает образу Онегина.

Мейлах Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с. 78.

Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., «Просвещение», 1980, с. 369, 370.

Шепелев Л. Е. Титулы, мундиры, ордена. Л., «Наука», 1991, с. 34.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что реалии текста этого письма Пушкина тесно смыкаются контекстами с сюжетом его стихотворной «шутки». Придавая особое значение своей позе на изображении, он подчеркнул слова опершись на гранит, что в его рукописях обычно соответствовало типографскому курсиву. Не ограничившись этим, он продолжает: «все в том же местоположении», подчеркивая этим самым, что на рисунке должны быть сохранены все элементы, в том числе и «крепость Петропавловская», к которой Онегин должен стоять «гордо задом». Эти элементы рисунка, которым Пушкин придавал такое важное значение, свидетельствуют, что еще перед сдачей в печать первой главы романа стихотворная шутка с «Не плюй в колодец, милый мой» была уже готова, и сюжет картинки должен был полностью ей соответствовать.

В. Г. Редько обратил внимание на то, что опубликованный в 1817 году в «Сыне Отечества», № 9, перевод Катенина отрывка 33-й песни из «Ада» содержит 78 стихов – ровно половину ее полного текста (157 стихов). Не исключено, что своей двадцатой ремаркой Пушкин подразумевал и это обстоятельство.

Ю. Н. Тынянов. Архаисты и Пушкин. В кн. «Пушкин и его современники». М., «Наука», 1969, с. 71.

Пушкин, В.Л. Стихи, проза. Письма. М., «Советская Россия», 1989, с. 13.

Г. В. Ермакова-Битнер. Вступ. статья в книге: «П. А. Катенин. Избранное». М-Л, СП, 1965, с. 19–20.

Бонди С. М. Черновики Пушкина. М., «Просвещение», 1978, с. 73–74.

П. А. Катенин. Размышления и разборы. М., «Искусство», 1981, с. 192.

Сам Катенин вспоминал впоследствии об эпизоде, имевшем место в начале 1820 года: в театре в присутствии Пушкина издатель Греч обличил его как автора этой статьи. Кстати, в «Вестнике Европы» (1823, N 3-4) была опубликована хвалебная статья без подписи «О стихотворениях Катенина», авторство которой принадлежит близкому приятелю и поверенному Катенина Н. И. Бахтину. Из содержания письма Катенина от 6 декабря 1823 г. видно, что сначала планировалось подписать эту статью инициалами «Д.З.», хотя Д. Зыков не имел к ней никакого отношения (П. А. Катенин. Размышления и разборы, с. 238). И на этот раз комментаторы ограничились упоминанием о «Д.З.» просто как о псевдониме, даже не упомянув о его смысле. Неужели не знали?.. Ведь в этой же книге приводится текст «Воспоминаний» Катенина, в которых он сам затрагивает тему «участия» Зыкова в публикации критической статьи о «Руслане и Людмиле», и это место откомментировано исправно…

Бонди С. М. Комментарий к драматическим сочинениям. Полное собрание сочинений А. С. Пушкина – М., «Художественная литература», 1975, том 4, с. 513.

Г. В. Ермакова-Битнер. Комментарий. В сборнике: «П. А. Катенин. Избранное». М-Л, «Советский писатель», 1965, с. 708.

«Русская эпиграмма» – «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1988, с. 224.

Мейлах, Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с 31.

Бонди С. М. Комментарий к драматическим сочинениям Пушкина. В: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений – М., «Художественная литература», 1975, т. 4, с. 482.

Пожалуй, напрасно забыты слова из стихотворения «Пушкин» прекрасного поэта Серебряного Века М. А. Кузмина (1921 г.):

Романтик, классик, старый, новый?

Он – Пушкин, и бессмертен он!

К чему же школьные оковы

Тому, кто сам себе закон?

М. Кузьмин. Избранные произведения. Л., «Художественная литература», 1990, с. 204.

Справедливости ради следует отметить, что такую «романтическую» строфику широко использовал У. Шекспир, который, в свою очередь, «перенял» ее (так считается) у своего ровесника-предшественника – Кристофера Марло. Хотя, если сравнить внутреннюю структуру их произведений, то окажется, что общее в них не ограничивается только строфикой…

Желание во что бы то ни стало изобразить Катенина как учителя Пушкина толкает Г. Ермакову-Битнер на прямой подлог. Она утверждает, что в «Домике в Коломне» и «Осени» Пушкин «применил катенинский вариант октавы», хотя вместо катенинской рифмовки по схеме AbAbCCdd Пушкин применяет схему AbAbAbCC и аВаВаВсс – отмечено Е.Г. Эткиндом в книге: «Мастера русского стихотворного перевода», книга 2, Л., «Советский писатель», 1968, с. 364.

Привожу эту строфу полностью, поскольку в изданиях 1833 и 1837 гг., как и в современных массовых изданиях романа, она опущена.

Можно видеть, что здесь явно с позиций Катенина пародируется «Руслан и Людмила» («Я еду, еду не свищу А как наеду, не спущу»). В целом же эта строфа выражает то, что в «Евгении Онегине» подано более скрыто: склонность Катенина к анонимной полемике (под псевдонимом).

К сожалению, в Шестом томе Большого Академического собрания сочинений (с. 642) вместо строф XXXVII–XL ошибочно указаны: «XXXVII–XI».

Эта оценка стала известной на основании относящегося к 1853 году свидетельства самого Катенина, который, якобы, пользовался сохранившимся у него письмом Пушкина, до нас не дошедшим.

В. В. Виноградов. Стиль Пушкина. М., Госполитиздат, 1941, с. 423.

Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга вторая. Издательство АН СССР, М-Л., 1961, с. 251.

Там же, с. 255–256.

В. Г. Редько обратил внимание на общность генезиса фамилий «Онегин» (от «Онежское озеро») и «Езерский» (от слова «озеро», которое по-польски звучит и пишется: «езеро»).

Бонди С. М. Черновики Пушкина. М., «Просвещение», 1978, с. 73–74: «Но эта полемичность по отношению к Жуковскому характерна для всей поэмы в целом, для всего ее замысла; исключенное Пушкиным по соображениям литературной или житейской тактики место только подчеркивает эту полемичность и должно быть сохранено». К сожалению, текстолог не объяснил читающей публике, в чем еще, кроме сцены с «двенадцатью девами», «полемичность по отношению к Жуковскому характерна для всей поэмы в целом». Хочется надеяться, что он не усмотрел полемических намеков на Жуковского ни в образе Черномора, ни в образе Фарлафа.

Орлов В. Н. Павел Катенин. Вступительная статья к изданию: «Катенин». Библиотека поэта. Малая серия, издание третье. Л., 1954, с. 62.

Томашевский Б. В. Поэтическое наследие Пушкина. В сборнике: Пушкин. Работы разных лет. М., «Книга», 1990, с. 219.

Еремин М. «Муза свободы». А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. М., «Правда», 1981, том X, с. 289–290.

То, что М. М. Бахтин называл «контекстами», в рамках изложенной выше концепции теории литературы обозначено как совпадение этической составляющей образов-знаков – в соответствии с бахтинской теорией образа.

Томашевский Б. В. Поэтическое наследие Пушкина, с. 154.

Бонди С. М. Статьи о Пушкине. М., «Художественная литература», 1983, с. 149.

Вл. Орлов. Павел Катенин. Вступительная статья к сборнику стихотворений Катенина – Л., Библиотека поэта, Малая серия, издание третье, 1954, с. 59.

Прошу обратить внимание на перенос смысла из пятого стиха в шестой. Это – чисто катенинский стиль, и неединичные факты пародирования такого стиля, даже с переносом смысла из строфы в строфу, можно наблюдать в «Евгении Онегине».

«Литературное наследство», М., Журнально-газетное объединение, 1934, т. 16–18, с. 619.

Цитируется по: Цявловский, М.А. Статьи о Пушкине. Изд. АН СССР, М., 1962, с. 46–47. Я умышленно привожу цитату не по «Литературному критику», а именно по этому изданию, поскольку из системы примечаний в нем четко видно, что к 1940 году Цявловский комментарий Оксмана уже читал.

Оксман, Ю.Г. Вступительная статья и примечания к «Воспоминаниям П. А. Катенина о Пушкине»: «Литературное наследство», т. 16–18, М., Журнально-газетное объединение, 1934, с. 651.

Каверин, В. А. Эпилог. М., «Аграф», 1997, с. 477.

Ненависть Катенина к Александру I известна. Его биографы отмечают, что в процессе подготовки вооруженного восстания он даже намеревался убить царя. На этом фоне становится понятной и логически оправданной направленность I строфы «X главы» («Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда…»), которая от лица самого Пушкина исходить не может. От исследователей ускользнуло и то обстоятельство, что в этой же первой строфе позиция рассказчика («мы»), оценивающего аустерлицкий позор именно с позиций 1805 года, никак не может быть отнесена к Пушкину, которому в то время было всего 6 лет. Ясно же, что рассказчик «X главы» старше Пушкина по возрасту. Хотя, с учетом даты рождения самого Катенина, в 1805 году он тоже вряд ли мог иметь собственные суждения на этот счет. Но ведь недаром же Пушкин назвал его «скромным автором нашим»…

Веллер, М. Сочинения. Тверь, «Альба»; Харьков, «Фолио», 1995. Том 1, с. 421, 437.

На случай, если читатели мне не поверят (я бы сам никогда не поверил на слово в возможность такого): Чудаков, А.П. Структура персонажа у Пушкина. Сборник статей к 70-летию проф. Ю. М. Лотмана (отв. ред. А. Мальте, редактор – В. Столович). Тартуский университет, кафедра русской литературы. Тарту, 1992.

Мейлах, Б. С. Творчество А. С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. «Просвещение», 1984, с. 52.

Томашевский, Б. В. Пушкин. Материалы к монографии, 1824-1837. М., 1961 кн. 2, с. 515.

Бочаров, С. Г. О художественных мирах. М., «Советская Россия», 1985, с. 39.

Белькинд, B. C.: «Принципы циклизации в «Повестях Белкина» А. С. Пушкина»; Шварцбанд, С.М.: «Жанровая природа «Повестей Белкина». Обе статьи опубликованы в сборнике Даугавпилского пединститута «Вопросы сюжетосложения». Вып. 3: «Сюжет и жанр». Рига, 1974.

Бочаров, С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 132.

Бочаров, С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 139.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 105.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 107.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 111.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 131.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 142.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 143–144.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 141.

Гей Н. К. Проза Пушкина. Поэтика повествования. М., «Наука», 1980, с. 133.

С. Г. Бочаров. Поэтика Пушкина. М., «Наука», 1974, с. 143.

Наличие аналогичной тенденции в тексте катенинских «Воспоминаний о Пушкине» отметил Ю. Г. Оксман в 1934 году.

Белькинд, B.C. Принципы циклизации в «Повестях Белкина» А. С. Пушкина. «Вопросы сюжетосложения. Вып. 3: «Сюжет и жанр». Рига, 1974, с. 124.

Катенин, П. А. «Размышления и разборы», с. 249. В этом месте пора, пожалуй, упомянуть одно заслуживающее внимания обстоятельство. Как мог заметить внимательный читатель путем сопоставления дат, в ряде случаев как-то так совпадало, что некоторые полемические действия Пушкина в отношении Катенина следовали после того, как тот писал о чем-то своему поверенному в литературных делах Н. И. Бахтину. История литературы не относит Бахтина к кругу близких знакомых Пушкина, однако такие совпадения дают повод задуматься, не была ли их связь более близкой – по крайней мере, через общих знакомых. Как можно судить по содержанию писем Катенина, тот нередко в довольно резкой форме выговаривал Бахтину за недостаточное внимание в свой адрес в его критических статьях, за промедления с публикацией его сочинений, и это вряд ли могло нравиться его поверенному, который имел собственное устойчивое мнение в вопросах эстетики. К тому же, в конечном счете отношения между Бахтиным и Катениным окончательно разладились, хотя непосредственный повод к этому мне не известен. Во всяком случае, в 1830 году публиковавшиеся в «Литературной газете» статьи Катенина попадали к Пушкину через того же Бахтина. Не стану утверждать, что Бахтин двурушничал и тайком информировал Пушкина о содержании получаемых от Катенина писем; о чем-то Пушкин мог узнавать от других общих знакомых, о чем-то – в процессе личного общения с Катениным (например, в 1827 году). Однако неединичные факты совпадений все же дают основание глубже заняться этим вопросом (что выходит за рамки структурного анализа произведений поэта).

Турбин, В. Н. Пролог к восстановленной, но неизданной авторской рукописи книги «Пушкин. Гоголь. Лермонтов» (1993). «Вопросы литературы», 1-1997. Ссылки на страницы не привожу принципиально – эту публикацию следует читать всю, она этого действительно стоит.

Вероятность индуктивного доказательства никогда не достигает ста процентов, она может только асимптотически приближаться к этому пределу. Б. Рассел иллюстрирует это таким наглядным вопросом: сколько нужно потерять волос, чтобы считаться лысым? То есть, где тот этап индуктивных построений, после которого гипотезу можно считать полностью доказанной? Увы, завершенности доказательства индуктивный метод не может обеспечить в принципе.

Такие парадоксы известны в математической логике, где целое может быть меньше своей части, и в квантовой физике, где следствие может появиться раньше вызвавшей его причины. Чтобы меня не обвинили в привлечении метафор, поясняю, что в науке нет места метафорам, что законы мироздания общи для всего сущего, они проявляются во всех без исключения явлениях жизни, хотя форма такого проявления в эстетике и в квантовой физике, естественно, различна. Но только форма, а не сущность! Что же касается «нарушения» законов причинно-следственной связи в литературе, то уж здесь Пушкин не поскупился на создание прецедентов, вначале вставив в текст самопародию на рифму «морозы – розы», а потом уже создав почву для этого в двух последовавших стихотворениях, и т. п. – вряд ли стоит приводить другие примеры.

Еще раз подчеркну, что рассказчик любого произведения является носителем его композиционной составляющей; с этой точки зрения совершенно неважно, представляем ли мы этот образ как некий конкретный персонаж, или воспринимаем композицию как нечто более абстрактное. Лучше всего, когда мы композиции вообще не замечаем, и тогда произведение воспринимается как действительно художественное. К сожалению, в мениппее все наоборот: до тех пор, пока мы не осознаем присутствия особого композиционного средства – интенции и психологии рассказчика, произведение вообще воспринимается как эпическое, с единственным сюжетом, да и то ложным. Хотя осознание читателем присутствия в произведении композиции – это примерно то же, что видеть узлы и швы на левой стороне художественной вышивки.

Рассказчик романа – главный герой «Мертвых душ» – был определен уже после издания этой книги (прим. 2001 г.).

За Сервантеса пока не брался, а структура «Гамлета» как мениппеи изложена в моей работе ««Гамлет»: трагедия ошибок или трагическая судьба автора?», опубликованной в 2000 г. (прим. 2001 г.).

Считаю необходимым отметить то обстоятельство, что «фигуры» эти – чисто литературные, и что в таком качестве они введены в основной корпус романа. А это означает, что все «примечания», с этими «фигурами» связанные, являются композиционным, то есть, художественным средством.

100

Как писали по подобному поводу известные сатирики-пародисты 60-х годов, «… Была у Пушкина промашка, Но мы поправили его». Советская литературная пародия. М., «Книга», 1988, т. 1, с. 292.

101

Эпиграмма датирована самим Измайловым 21 января 1825 г. – «Русская эпиграмма» – «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1988, с. 179.

102

Отметим, что снято упоминание о Расине и в третьей главе – где слишком уж явно бросалось в глаза уважительное отношение к этому литератору со стороны «автора»: «Но мне того милее будет Язык Расина и Парни» (черн., 3-ХХХ). Как можно видеть, в окончательный текст введена более мягкая форма: «Мне галлицизмы будут милы» (XXIX).

103

Цитируется по статье Владимира Глоцера «Не то, не так, не там…» – «Литературная газета», 17 сентября 1997 г., с. 12.

104

2. Пожалуй даже, не только «… в творчестве А. С. Пушкина». Ведь Плетнев активно «подыгрывал» и в мистификации Гоголя при публикации «Мертвых душ». Но это – тема отдельного разговора. Кстати, в современных массовых изданиях «поэмы» некоторые элементы мистификации тоже выводятся. Хотя, правда, не все – ведь даже самым изощренным текстологам трудно вытравить с титульного листа слово «поэма», поскольку Гоголь собственноручно подготовил оформление обложки для первого издания; а там это слово демонстративно прорисовано такими огромными буквами, что на их фоне шрифт слов «Мертвыя души» смотрится таким уж меленьким… Вроде как бы и не «мертвые души» там главное, а именно «поэма». Любознательный читатель может сопоставить внешний вид первых изданий «романа в стихах» и прозаической «поэмы» и убедиться, что между этими произведениями есть что-то общее… Чтобы проверить свою догадку, такой читатель обязательно поднимет переписку Пушкина с Гоголем и убедится в том, что действительно главное в «поэме» – вовсе не «мертвыя души»: ведь уже было готово три главы «поэмы» (то есть, четкий план произведения уже был), когда Гоголь обратился к Пушкину с просьбой дать ему «анекдот». Получается, не так уж и важна была для него фабула самого «анекдота». И вот тут внимательный читатель обратит, наконец, внимание на то обстоятельство, что главными героями в повести являются вовсе не Чичиков или Манилов, и не «дамы, приятные во всех отношениях»; что главный герой – некто, ведущий с позиции лирического героя все это повествование. И только поняв эту позицию через установление личности главного героя, читатель поймет, что речь в «поэме» – не совсем о том, чему нас учат в школе.

Еще от автора Альфред Николаевич Барков

Альфред Барков

Метла Маргариты

Эта книга – о знаменитом романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». И еще – о литературном истэблишменте, который Михаил Афанасьевич назвал Массолитом. В последнее время с завидной регулярностью выходят книги, в которых обещают раскрыть все тайны великого романа. Авторы подобных произведений задаются одними и теми же вопросами, на которые находят не менее предсказуемые ответы.Стало чуть ли не традицией задавать риторический вопрос: почему Мастер не заслужил «света», то есть, в чем заключается его вина.