Прогулки по Европе - [42]

Возвращаюсь «домой» – в вагон, а там курорт: проводники и голубые каски в трусиках, обливаются водой, жгут костер (sic) за запасными путями, загорают, наяривает магнитофон. Включился и я: разделся, облили из ведра. Собрали немного денег – у кого сколько оказалось (у многих не было вовсе) – и отправили посыльных на базар за картошкой. Парикмахерша забавляется тем, что достала откуда-то раскладной стульчик и подстригает по очереди всех желающих. Подстригла и меня.

Сам вагон уже раскалился как жестянка (каковой он, собственно, и является). Ремово шоколадное яйцо расплавилось и стекло на дно упаковки. Наш удивительный проводник Гриша Гринберг (чего только не случается на свете!), заботливый и человечный, откуда-то раздобыл шланг и поливает вагон сверху. Помогает, но не сильно.

Тут приходит из города Ясна и объявляет мне: «Пойдемте, мне кума приказала без вас не возвращаться». Пришлось извиниться перед всей полуголой компанией, что я выбываю из предстоящей братской трапезы. Но они увидели, что моя причина уважительная, аж завистливо присвистнули. Торжественно пошел с Ясной, хоть и с трехдневной щетиной (побриться-то ведь нечем, в отцепленном вагоне электричества нет).

Зачем же я понадобился загребской куме? А вот, оказывается, никогда не знаешь, что из чего получится: на куму произвело неотразимое впечатление, что есть человек, который читает глаголицу! Сама она, конечно, не посягает на такое высокое.

Приходим. Кума – Златица, по прозвищу Дунда («толстуха»), 50 лет, вулканическая балканка (реально, кстати, вовсе не дунда), врач по алкоголизму и наркомании; муж вроде бы где-то в отъезде. С порога: «Dobro došli, вот вам папуши, вот вам ванна, вот вам бритва». От бритвы я все-таки отказался. И вот начинаются Балканы. Стол на четверых, где с трех сторон стулья, с четвертой – что-то вроде трона, порядочно выше стульев. На троне мужчина, то есть я. С трех сторон три женщины – Златица, Ясна и мать Ясны, – которые соревнуются в том, кто быстрее и лучше мне угодит. Разговор украинско-хорватский, но постепенно хозяева скатываются просто на хорватский; иногда мне пригождается и итальянский – они могут и так. После роскошного обеда новая диспозиция: мужчина в огромном кресле с подставкой для ног, хозяйка за роялем услаждает его слух (довольно профессионально); за окном цветущая гора.

И все это – ровно ничего не спросив меня, кто я; об этом ни слова. Как если бы сама мысль о том, что это может иметь какое-то значение при приеме гостя, была позорной. Острое ощущение другого мира, уже не западного. (А ведь Хорватия гордится тем, что она Запад, не чета дикой Сербии и прочим еще более азиатским Балканам. Что же тогда там?!) Когда хочу посидеть помолчать, никто меня не трогает. И как ни странно, я чувствую себя в этой нереальности легко, как будто все это литературное, Синдбад-мореходское – так и надо. Афанасий Никитин, да и только. Или Марко Поло из «Le città invisibili» di Italo Calvino, которую мне подарил на дорогу Ремо Факкани. Удивительные вещи бывают с человеком, пока он жив.

Обращение: gospòdine Andrej или просто gospòdine. Перед рюмкой возглашают: Z Bogom, pameti! Спрашиваю, как это понять. Говорят: примерно «Пей и все забудь!». Стал допытываться, зачем тут слово pameti, откуда берется смысл «забудь». Никто внятно объяснить не мог. И тут меня самого осенило: да это же вокатив! (а z Bogom – это, как обычно, «прощай»). Златица сперва не поверила, стала быстро вспоминать, чему ее учили в школе про падежи. А когда поверила, случился целый балканский взрыв восторга: «Этот человек учит меня моему хорватскому языку!» И тут же подносит мне в честь этого почетный подарок – бутылку какого-то особо ценного хорватского виньяка.

Воскресенье. Православная пасха. О забастовке как-то уже больше в вагоне не разговаривают. Жизнь начинает принимать некие устойчивые формы. 28°. Сходил на автобусную станцию: на Гамбург, на Роттердам – пожалуйста; но с Будапештом автобусной связи нет. Наш Гриша Гринберг договорился с хорватскими железнодорожниками, сварил на весь вагон супу и чаю в павильончике за путями. Там же в несколько очередей (посуды-то нет!) с наслаждением всё съели.

И тут, когда уже никто не ждет, приходит весть: утром поедем.

Понедельник. Снова Копривница. Но на сей раз уже удается преодолеть недоступную венгерскую границу. Венгерский таможенник проходит быстро и почти ничего не смотрит. Но мне захотелось устроить уже известный мне эксперимент. Говорю ему: Jó napot kívánok! (добрый день). Результат мгновенный – в точности предсказанный теорией: «А ну, откройте чемодан!»

Как изумительно несется поезд по венгерской равнине! Как будто машинист соскучился от забастовки. Как совершенно по-набоковски кричит локомотив! – без нужды, для собственного удовольствия, как конь.

В Будапеште получился целый час для беседы с Эрной Пал.

Вторник. В Киеве простился с Ясной и ее матерью.

Среда, 26 апреля. В 3 часа ночи: «Подъем! Граница России!» (это Брянск). Наш вагон отцепляют: выпала тяга тормоза. Гриша Гринберг пошел на переговоры и преуспел: мы все-таки поехали дальше. Потом он честно признался, что он им просто дал.