Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - [12]

Именно чувство, пробужденное особенностями подобной войны, питает тайную неприязнь, горящую в груди западного американца к стране его предков. Он никогда не читал «Таймс»note 30, и ему наплевать на мистификации «Куортерли ревью»;note 31 но он помнит, где его мать упала с разбитой головой и где пытали его отца или брата; о да, он знает, чьи происки привели к этим чудовищным деяниям. Человек светский спо-собен понять, что подобные злодейства могут быть совершены при полном неведении белых зачинщиков войны, но страдалец, знающий лишь свою провинциальную глушь, в таких тонкостях не разбирается и в своем гневе поносит всех одинаково и осыпает проклятиями всех, кто носит ненавистное имя. Страшное дело — пробудить гнев целой нации, зажечь в сердцах жажду мести; но опасность трижды возрастает, когда этот разгневанный народ обладает энергией, возможностями, отвагой и предприимчивостью американцев. Еще недавно над нами открыто насмехались только за то, что при всей полноте сознания своей силы и своих прав некоторые законники допускали выражения, далеко превышающие прямые свидетельства мощи нации, и это — вполне справедливо, быть может, — позволило обвинить их в бахвальстве. Однако эти насмешки вскоре останутся в прошлом. Происходящее в Мексикеnote 32, хотя это и слабое отражение того, что могло бы произойти, если бы конфликт развился в другом направлении, навсегда закрыло рты насмешников. Они увидят перед собой не мальчика, но мужа, и следующее поколение даже не посмеется, как нынешнее, над угрозами поработить эту республику; в полном сознании своей силы они отнесутся ко всем подобным похвальбам, если найдутся незадачливые политиканы, которые их воскресят, с молчаливым безразличием.

Итак, Бурдон отлично знал, что один из вернейших признаков надвигающейся войны между Англией и Америкой — настроение Дальнего Запада. Если индейцы заволновались, значит, некая сила за сценой заставила их выйти на тропу войны. Быстрокрылого Голубя он хорошо знал по слухам; в поведении этого человека было нечто, пробудившее в нем самые неприятные опасения, и ему очень хотелось выведать у него все, что удастся, не выдавая при этом, насколько возможно, собственных чувств.

— Не думаю, что англичане решатся напасть на Макино, — заметил Бен после долгого молчания и продолжительного пыхтенья трубкой, что позволило ему принять вид непроницаемый и безразличный.

— Его взяли, я сказал, — многозначительно повторил Быстрокрылый.

— Что взяли, чиппева?

— Его — Макино — взяли форт — взяли солдат — взяли остров. Я знаю, я там был.

Да, это была потрясающая новость, ничего не скажешь! Сам командующий гарнизоном не был бы поражен более, когда ему неожиданно приказали сдаваться словно выросшие из под земли враги, чем поразился Бурдон, услышав эту весть. По западным масштабам, Мичиллимакинак был вторым Гибралтаром, хотя на самом деле это был довольно слабый опорный пункт, охраняемый только ротой солдат. Тем не менее, по привычке, авантюристы в этих местах почитали гарнизон непобедимым, и его падение, даже в масштабах всей страны, равнялось потере целой провинции. Теперь известно, что, предваряя выступление американцев, белые, числом до трех сотен, в сопровождении вдвое превосходящих сил индейцев, в том числе воинов почти всех местных племен, напали на гарнизон врасплох 17 июля и заставили сдаться младшего офицера с полусотней солдат. Это молниеносное, чисто военное нападение англичан окончательно отрезало гарнизон, находившийся в Чикаго, в верховьях озера Мичиган, и оставило его в полной изоляции в тогдашней далекой и глухой провинции. На Верхних озерах было три больших поселения американцев, и вот две из этих твердынь пали буквально в одночасье!

ГЛАВА III

— Эй! Кто здесь?

Коль человек ты, отзовись, а если зверь,

То жизнь мою возьми иль мне даруй.

В. Шекспир. Цимбелин

Ни Бурдон, ни чиппева на этот раз не произнесли больше ни слова по поводу важных сведений, поведанных только что индейцем. Оба старательно скрывали интерес к этой теме, но продолжали курить еще несколько времени спустя после заката солнца. Когда вечерние тени сгустились, потаватоми встал, выбил пепел из трубки, что-то невнятно проворчал, затем в двух словах объявил о своем намерении отправиться спать. Бен, поняв намек, вошел в хижину, расстелил свои шкуры и сказал гостям, что постели готовы. В таких случаях люди пограничья скупы на похвалы, и вскоре они один за другим растянулись на шкурах, кроме хозяина дома. Он не ложился еще часа два, обдумывая положение дел; затем, заметив, что наступила ночь, тоже устроился на шкурах и попытался уснуть.

До рассвета ничто не потревожило покой обитателей Медового замка, как Бурдон в шутку звал свою хижину. Если медведи и бродили вокруг, обоняние и инстинкт сообщили им, что хозяин получил солидное подкрепление, и заставили отложить набег на более благоприятное время. Первым наутро встал сам хозяин, покинувший хижину при первых проблесках рассвета на востоке. Хотя эти места совершенно не тронуты человеком, прогалины в дубровах отличаются от обычных девственных лесов. Под дубами ветерок веет свободно, и солнце пробивается сквозь кроны в тысячах мест, а трава, хотя и неухоженная, буйно зеленеет. Здесь почти не было влажности, свойственной девственной чаще; а утренний ветерок, всегда прохладный под сенью деревьев, даже в разгаре лета, был напоен ароматами; и на этот раз он донес до обоняния Бурдона сладкий запах широких прогалин, поросших его любимым белым клевером. Разумеется, он построил свою хижину поближе к местам, облюбованным его «дичью», и в благоприятные погожие деньки это место и вправду благоухало. Бен ценил природные красоты выбранного им места; он стоял, наслаждаясь мирной прелестью природы, когда кто-то коснулся его локтя. Обернувшись быстрее мысли, он увидел рядом с собой чиппева. Молодой индеец подошел к нему бесшумной походкой, свойственной индейцам, и, видимо, хотел поговорить с ним с глазу на глаз.