Профиль невидимки - [18]

Сначала придумать, как ее схватить и удерживать в руках во время работы. Виктор Павлович придумал такое приспособление: нечто вроде плоской рукоятки, из щелочки которой чуть высовывается самый кончик острия. Ну будто молекула, посаженная на фундамент. Тогда только и стало возможным что-то над ней проделывать.

Он сидел часами, близко пригнувшись к верстаку, и, словно отрешенный от всего окружающего, тихонько и осторожно оттачивал, отглаживал, проводя приспособлением по совершенно как будто гладкой плите бесконечно строго рассчитанными плавными движениями. Иногда он прикрывал даже глаза, желая еще больше вложить все свои чувства в это нежнейшее касание металла к металлу, в едва уловимое, летучее ощущение пальцев.

То и дело Гордеев брался за лупу, ставил приспособление под микроскоп. Только при сильном увеличении можно было уследить за теми переменами, какие происходили там, на острие ножа, под игрой искусных рук.

И снова те же сосредоточенно-тихие, осторожные манипуляции за доводочной плитой. И снова проверка под микроскопом.

Клейменов часто заглядывал за перегородку, ревниво следил, как подвигается дело у Виктора Павловича.

Когда они решили, что опорный нож наконец готов, Виктор Павлович не рискнул взять его даже пинцетом. Скатив осторожно с плиты блестящую острую крупинку на папиросную бумагу, он уложил ее в маленькую коробочку и прикрыл крышкой. Лежи пока.

Начиналась вторая глава тонкого опыта - работа над призмой. Такая же теряющаяся ничтожная крупинка, которую нужно привести в полное соответствие с острием ножа и отделать с такой же совершенной чистотой. Иначе - слишком большое трение и все та же угроза инерции. Чтобы получить средство исследования поверхностей высшей чистоты, им самим сейчас надо было работать с наивысшей чистотой.

Сидит Виктор Павлович, сидит над металлической крупинкой в той же молчаливо-напряженной позе и применяет снова приемы изощренного рукоделия, вкладывая в него весь опыт более чем тридцатилетней рабочей жизни, своего служения делу лекального мастерства.

Он получал трудовое крещение в городе, где строго знали и хранили рабочую профессиональную честь. Там, на старой оружейной фабрике, варили когда-то в тиглях первый русский булат, там умели покрывать металл тончайшим непревзойденным орнаментом, там ковали оружие для армии Пугачева, и на гористых улицах города не раз текла рабочая кровь за свободу… Старый заводской город Златоуст, лежащий в отрогах Южного Урала, среди лесистых вершин, где в восемнадцатом году бились с врагами красные партизанские отряды.

По путевке горсовета пришел из детдома на Златоустовский завод долговязый, неприкаянный юнец Виктор Гордеев, круглый сирота. По счастливой случайности, он попал в инструментальную мастерскую. Особое место на заводе, отличное от остальных. Там слесари-лекальщики небольшой замкнутой группой сидели в новой пристройке - довольно сносные, освещенные хоромы, резко выделявшиеся среди мрачной тесноты других цехов.

- Будешь подметать, - сказал ему сумрачно главный мастер и отвернулся.

Вот вам и учеба по старинке, несмотря на то, что шел уже шестой год революции. Учеба, которую не знает теперь наша молодежь, окруженная помощью ремесленных и технических училищ, цеховых курсов, школ мастеров.

Вместо инструментов - метла. Вместо изучения специальности - «Эй, Витька, сбегай!», «Эй, Витька, подотри!». .. И так из месяца в месяц, долгие месяцы.

Лекальное дело считалось тогда особой привилегией. Сюда не очень-то допускали «чужаков». Тонкая, красивая специальность была фамильной, переходя из рода в род, когда приемы и секреты дед передавал отцу, а отец - сыну. Ею владели целые семейства, как наследством. А этот бездомный Витька тоже еще куда захотел.

Заманчивое дело оставалось для него запретным. Только издали мог он приглядываться к тому, что совершалось там, за рабочим столом, под руками этих придирчивых, насмешливых и удивительно искусных людей. «Эй, Витька, чего уставился!» Все, казалось, было рассчитано на то, что малец не выдержит, уйдет.

Но он все выдержал, не ушел, хотя никто не знает, сколько было там слез, тихих, глухих, на ночной койке рабочего общежития.

Наконец даже эта стена профессионального отчуждения растаяла перед горячим стремлением Виктора Гордеева. «Упорный, чертенок!» - похвала немалая в устах старых лекальщиков. Его допустили к верстаку. Замирая от радости и страха, стоит он перед своим первым учителем, едва понимая, что тот ему объясняет. Старик говорит ровно, спокойно, но Гордеев каждое слово его воспринимает как гром небесный, Федор Федорович Жижин - почетный лекальщик Златоуста. В городе он был личностью знаменитой и приезжал на завод на собственной лошади. Его слово было самым веским для всей окружающей братии, а его мнение о работе - как приговор окончательный.

- Сделай сначала себе инструмент, - говорит старик. - Каждый лекальщик должен это уметь.

С тех пор Виктор Павлович Гордеев на всю жизнь сохранил верность своей избранной и так тяжело доставшейся ему профессии. И всю жизнь он бережет у себя дома, при всех переездах и при всех переменах, эти два самодельных инструмента далеких Златоустовских лет