Профессор Влад - [11]

Шрифт
Интервал

(В любом споре, как известно, один дурак, другой подлец; стоит ли говорить, что дурой оказалась я, а подлецом Гарри, спустя полгода получивший сразу две медали: и шоколадную и золотую?..)

— И что?.. — помню, спросил Влад, перевернув страницу «Гарри-талмуда» (так он его называл), — по-вашему, это интересно?.. Что здесь, собственно, пикового, кроме чёрных волос вашего дружка? — А то, ответила я, что фраза об иллюзиях, сказанная походя и в шутку, меня тогда поразила — и вот почему. Мне вдруг пришло в голову, что речь, возможно, идёт не только о школьных отметках. За долгие месяцы нашей дружбы я привыкла слышать, что Гарри — красавчик, это было всеобщее мнение; а тут мне вдруг подумалось — да так ли уж ему повезло в этом смысле, как все говорят?.. Что, если эта «красота» — просто ещё одна иллюзия, на которые мой братец такой мастак?.. Проверить этого я не могла, по-прежнему будучи полным профаном в вопросах внешности, но с грустью покачала головой: ох, и несладко же приходится моему братцу, если я права!..

Это печальное воспоминание влечёт за собой другое, трогательное. Та же комната, но год спустя; тот же шкаф, чуть покосившийся и местами облезлый, тот же письменный стол у окна… а вот диван уже новый, обитый чёрным велюром, стильный, но мягкий; на нём, укутавшись пледами, попивая коньячок, сидим мы с названым братом: я — в старом дяди-Осином свитере, Гарри — в дорогом шелковом красном халате с тонким пояском, весь в золотистых дракончиках, а, может быть, петухах; между нами шахматная доска, но мы не играем (вот на этом-то месте Влад, споткнувшийся о дежавю, и взъярился, решив, что я, «как всегда», над ним издеваюсь!): просто анализируем партию, вот уже много дней азартно разыгрываемую Гарри с каким-то виртуальным гроссмейстером-инвалидом: мой брат, экс-чемпион района, вот-вот признает свое поражение, меж тем, на мой дилетантский взгляд, позиция у него превосходная.

Но Гарри и так прикидывает и сяк — получается ерунда; вдруг я понимаю, в чем дело. Брата постигла участь обезьяны, пойманной за лапу узким горлом кувшина, внутри которого спрятан апельсин: боясь потерять ферзя, он не решается оставить его без прикрытия и сделать прекрасный, единственно возможный ход конём; мне же абсолютно ясно, что он ничем не рискует, ибо мат в три хода, уже смутно просвечивающий сквозь суету эндшпиля, участия ферзя не требует: в этом-то и загвоздка, но Гарри, подавленный авторитетом, всё ещё колеблется. Тут мне в голову приходит забавная мысль, и я, сняв фигуру с доски, говорю брату, что этот наглый ферзь такой же иллюзионист, как и он, Гарри; тот не понимает, затем вглядывается в расположение фигур, ахает — и тут же предлагает в награду за остроумие снять с меня венец безбрачия, совсем даром, так сказать, по блату; получает фамильной думкой по башке, гадко хохочет, обзывает меня пошлячкой, потом, успокоившись, поправляется: — Нет, ты не пошлячка, ты буквалистка!.. — и мы, собрав фигуры, идём на кухню варить кофе. Вот, собственно, и всё, ничего вроде бы крамольного, правда?..

Как бы не так! Ревнивая старческая злоба, кислотой разъедавшая в те дни мозг Влада, не давала ему пропустить и страницы, чтоб к чему-нибудь да не придраться: вот и теперь, на удивление легко проглотив «снятие венца безбрачия», он, тем не менее, не преминул недобро осведомиться: ну, и куда же, интересно, подевались наши подростковые годы? Так сказать, пик всякой пиковости? — А, зная вашего так называемого брата, — сварливо добавил он, — ох, извините, Юлечка, я хотел сказать «названого»!.. — так вот, зная вашего так называемого братца, могу себе представить, что за гнусное похабство вы пытаетесь от меня скрыть!..

В ту пору спорить с ним стало опасно — любое волнение, как предупредили меня врачи, могло стоить ему (да и стоило в итоге) рассудка, а то и жизни, — и мне пришлось вновь напрячь свою память. Похабство? Профессора интересует похабство? ОК, вернемся в подростковые годы.

Один из любимых скабрезных фокусов Гарри-двенадцатилетнего, на которые он был великий мастак и которыми повадился развлекать меня, стоило нам сойтись чуть поближе (благо взрослые часто и охотно оставляли нас вдвоём, надеясь, что мы подружимся) — так называемая «Мечта импотента»: две спички («ноги») прочно втыкаются в коробок и устанавливаются головка к головке, к ним аккуратно приставляется третья, вся эта конструкция поджигается, — и вот, к великой радости мага, спичка, пришпаренная головой к своим собратьям, начинает потихоньку подниматься кверху, пока, наконец, от неё не остаётся обугленный червячок, а в комнату не врывается дядя Ося с истошным воплем: «Где горит?!» Все это, конечно, было очень здорово, но я почему-то никак не могла забыть недавнего шоу со сковородкой — и как-то раз, набравшись смелости, попросила Гарри «ещё что-нибудь приподнять».

Ответом мне стала целая серия циничных шуточек, за которыми брат тоже никогда в карман не лез; переждав, пока фонтан иссякнет, я повторила просьбу. Тогда Гарри показал мне свою правую ладонь и снисходительно сказал: — Я думал, ты лучше соображаешь. Видишь эти бугорки?.. Видишь?.. — Я была уверена, что вот-вот услышу ещё какую-нибудь скабрезность, но в следующий миг Гарри пояснил: — Тут тоже есть мускулы — только их надо растренировать. Это чтоб держать магнит, ну, и всякие там мелкие предметы. Видишь, видишь, напрягаются?.. Растренируешь — тоже так сможешь: это меня папа научил, — добавил он как бы невзначай, а на самом деле — в пику отчиму, который, как и тётя Зара, всегда свято верил в его магический дар.


Еще от автора София Кульбицкая
Порочестер, или Контрвиртуал

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Каникулы совести

2051 год. Россией правит первый человек на Земле, сумевший достичь физического бессмертия. Зато все остальные граждане страны живут под страхом смерти. И только пожилой врач-психотерапевт Анатолий Храмов, сам того не зная, держит в руках ключ к государственной тайне...


Зуд

С тех пор, как в семью Вадима Тосабелы вошёл посторонний мужчина, вся его прежняя жизнь — под угрозой. Сможет ли он остаться собой в новой ситуации?..


Красная верёвка

…Тем, кто меня знает, и крайне особенно тем, кто знает меня как личность, достигшую одной из самых высоких степеней духовного развития, как тонкого интеллектуала, — не стоит, пожалуй, видеть этого моего — подлинного — лица, лица почти неодушевлённой плоти…


Рекомендуем почитать
Шлимазл

История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.