Проективный словарь гуманитарных наук - [271]

СИМТ А КТИЯ

СИМТАКТИЯ (symtactics; лат. sym/syn, вместе, слитно + лат. tactus, прикосновение; отсюда и «тактильный», осязательный, и «тактичный» в поведении, и «такт» в музыке). Ритмика соприкосновений, осязательных взаимодействий (по аналогии с «сим-фония» – созвучие). Симтактию можно найти в отношениях между влюбленными или между родителями и детьми, когда они ласкают друг друга в интуитивно согласованном ритме. Их соприкосновения – своего рода тактильная музыка. Симтактия – музыка не звуковая, а осязательная, подчиненная определенному ритму: особый род телесной синестезии, возникающий в межличностных отношениях. Интимные прикосновения могут «звучать» в такт Шопену или Чайковскому, а порою накладываются на ритм джаза или рока.

Симтактия и *секстуальность – две области, где соматика перекликается с эстетикой чисто интуитивно, бессознательно, вне профессиональной деятельности художника. Отсюда высокая потенциальная значимость исследований в этой сфере как для психологии и физиологии, так и для эстетики, искусствознания, литературоведения.

*Секстуальность и секстология, Тактильное искусство, Хаптика

Дар. Вып. 324. 31.3.2014.

СМ Е РТСТВОВАТЬ

СМЕРТСТВОВАТЬ (to be deathing, в отл. от to die, умирать). Пребывать в смерти, *обытийствовать смерть как часть жизни или вечного бытия; позитивно осваивать опыт вхождения в Ничто.

В языке есть глаголы «умирать», то есть принимать смерть, и «убивать», то есть причинять смерть другому. Оба глагола обозначают переход из живого состояния в мертвое, указывают на рубеж этих состояний. Но в человеческом опыте и в религиозно-философском его осмыслении не всегда можно провести четкую границу между состояниями жизни и смерти. «Те, кто подлинно предан философии, – утверждает Сократ, – заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью» (Платон, «Федон», 64а). Иными словами, они вступают в смерть задолго до того, как умирают, они еще при жизни вбирают в себя опыт смерти, они смертствуют, то есть развертывают смерть как продолжительное действие, процесс самоосуществления, а не просто переходят из жизни в смерть.

Со стороны посмертья эту же долгую, даже вечную бытийность смерти обозначил Лао-цзы: «Тот, кто, умирая, не прекращает быть, обретает вечность» («Дао Дэ Цзин», 33). Посвященный даос порой так и именуется: «мертвый живой человек», то есть живущий в состоянии смерти. У Сократа – смерть-внутри-жизни, у Лао-цзы – жизнь-внутри-смерти. Но в обоих случаях речь идет не о том, что человек умирает, то есть из живого становится мертвым, а о том, что он смертствует, то есть совершает то, что достойно сознательно смертного существа. Если животное не знает о своей смертности и поэтому просто умирает, то человек знает о ней и потому смертствует, то есть превращает ее в способ своего бытия, опыт вбирания, экзистенциального освоения и присвоения смерти.

Люди смертствуют по-разному:

одни – своим страхом смерти и заботой о физическом выживании;

другие – стремлением обрести посмертие в этой жизни, в творческих свершениях, земной славе, памяти потомства;

третьи – постановкой себя в условия смерти, в опасные экстремальные ситуации, позволяющие пережить близость смерти;

четвертые – опытом медитативного, молитвенного приготовления себя к смерти ради торжества над нею, то есть воскресения.

Так христианин соумирает Христу, принимает на себя его смерть. Яков Беме: «Я погружаюсь в смерть моего Спасителя Иисуса Христа и не отступлю от Тебя» [314]. С этой точки зрения смертствовать – смертью попирать смерть. Когда предашься любви Божией, то «ты своею волею начнешь умирать себе, а она делаться твоею жизнию… Таким образом, ты будешь тогда мертв себе, а жив Богу» [315].

В других, метафизически-атеистических контекстах «смертствовать» – значит безысходно пребывать в состоянии смерти (без воскресения). У А. Платонова смерть ощутима даже там, где о ней не идет речь, – в виде безнадежности и тоски, пронизывающей всю живую тварь, не просто обреченную на умирание, но смертствующую в самой жизни. Внутри каждого человека существует его собственное ничто, «мертвый брат». Именно благодаря этому всеобъемлющему чувству смертствования проза Платонова становится метафизической, выходящей за пределы физической данности. Его герои как будто не живут, а пребывают в состоянии смерти, оттого и умирание для них – это не резкий переход, а продолжение непрерывного смертного существования. Так погружается в смерть Александр Дванов на последней странице «Чевенгура» – вступая в озеро, в глубину родины, где, думается ему, покоится его отец. «Дванов понудил [лошадь] Пролетарскую Силу войти в воду по грудь и, не прощаясь с ней, продолжая свою жизнь, сам сошел с седла в воду – в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти…»

«Умереть» – поддаться действию смерти, «убить» – стать ее причиной или виновником, тогда как «смертствовать» – значит выйти из этого субъектно-объектного дуализма, превратить смерть из объекта («он нашел свою смерть…») или субъекта («смерть настигла его…») в постоянный, неизбывный предикат существования того, кто смертен. Человек – существо