Продолжим наши игры+Кандибобер - [9]
После этого работа несколько застопорилась: нужны были еще две профессии, причем такие, чтобы ни у кого рука не поднялась вычеркнуть их из списка. В конце концов, семь гонораров несколько больше одного. Так появился строитель. Чтобы не спутать со сталеваром, поскольку каски одинаковые, пришлось ему на пояс прикрепить страховочную цепь. Но тут выяснилось, что мои строитель выглядит закованным. Это никак не вязалось с его широкой счастливой улыбкой, но исправлять я не стал умышленно. Знал: на обсуждении все только и будут говорить об этой цепи, она примет на себя основной удар, а другие огрехи останутся в тени, их и не заметят.
Когда я рассказал о своей работе Бабичу, он несколько минут смотрел на меня так, будто я заговорил на китайском языке.
— Ты это… ну… всерьез? — спросил он.
— Вполне. А что?
— Да нет, ничего… Идея сама по себе вполне… Только для кого это все? Кто будет играть доменщиком? И как можно играть шахтером? Я понимаю: если мы изготовляем Карабаса-Барабаса, то он должен преследовать Буратино. У него есть роль, и ребенок знает эту роль. Скажи мне, что будет делать ребенок, у которого в одной руке хлебороб, а в другой…
— Шахтер, — вставил Гусятников и начал сипеть, выпуская из себя воздух, что, видимо, должно было изображать веселый смех.
— Так вот, что будет делать ребенок, у которого в одной руке хлебороб, а в другой шахтер? А перед ним еще ждет какого-то к себе отношения сталевар и мается с гаечным ключом машиностроитель, не представляя, куда этот ключ можно ткнуть… А?
Во мне начало что-то напрягаться, тело охватила покалывающая легкость, а уши будто заложило, — я видел, как шевелил губами Гусятников, как он ухмылялся и разводил руками, как участливо, будто обращался к безнадежно больному, говорил что-то Бабич… Я их не слышал. Волна глухой, неповоротливой злости нахлынула и затопила все мое существо.
— Так что — режешь? — спросил я каким-то чужим, неподчиняющимся голосом, непривычно тонким, непривычно громким. — Машу-растеряшу будем гнать до конца пятилетки, да?
— Ну, зачем так, — протянул Бабич. — Если хочешь, обсудим на худсовете, послушаем людей, выскажешь свои соображения… Подготовь заявку, объясни в ней суть идеи…
— Мать честная! — простонал Гусятников. — Как жить дальше, во что верить?
Гусятников мог говорить обо мне все что угодно. Для меня он обладает дипломатической неприкосновенностью. Даже если плюнет в глаза, скажу — божья роса. И это не слабость, это, скорее, сила. Железное, непоколебимое благожелательство. Дело в том, что Гусятников в моем списке людей, от которых зависит судьба набора, моя судьба, он — третий. Список возглавляет директор. За ним идет Бабич, потому что Бабич заведует художественно-конструкторским бюро. Потом Гусятников, его слово часто оказывается решающим — он всегда может сослаться на бессловесное оборудование. На последнем месте в списке стою я сам. От меня меньше всего зависит, пойдет ли мое детище, мое изобретение или нет. А почему бы действительно мои семь кукол не назвать изобретением, каким-никаким, а все-таки художественным открытием?
Есть в списке и Нонна Антоновна, и Зина, которая худо-бедно, а изготовила гипсовые образцы «великолепной семерки» — этим я надеюсь поставить худсовет перед фактом. Есть в списке и завхоз, и многие другие, с которыми я неизменно поддерживаю настолько дружеские отношения, насколько у меня хватает духу. О каждом время от времени говорю что-то хорошее, ласкающее слух и самолюбие. Это несложно. От самой неуклюжей похвалы люди глупеют прямо на глазах и с трудом сдерживаются, чтобы не погладить тебя по головке, не почесать за ухом. Обычно я не возражаю. Пусть гладят, чешут, если им хочется. Они тем самым связывают себя, им потом труднее будет напакостить мне, даже если это входит в их прямые служебные обязанности.
Четвертым в списке стоит Нагаев — наш классик. Хотя Нагаев официально не имеет к фабрике никакого отношения, но с некоторых пор, пытаясь подстелить соломку на случай неожиданного падения, директор возжелал обсуждать наш план среди местных художников. Вот, дескать, на каком уровне продукцию выпускаем — с художниками советуемся! Блажь, конечно, но директор к Нагаеву прислушивается. Почему — не знаю. Очевидно, есть какие-то неведомые мне точки соприкосновения. Но если уж на то пошло, эти точки давно перестали быть неведомыми. Наш директор тоже не прочь иногда побаловаться сочинением игрушек, а на его эскизах грамотный человек без труда увидит руку Нагаева. Плавная, толстая, жирная линия — это Нагаев.
Я воспользовался советом Бабича и написал заявку на свою семерку. Название придумал жизнеутверждающее — «Наша гордость». В нем есть нечто такое, что заставит с уважением отнестись к самой затее, в нем веяние времени, поиски своего места в жизни, серия явно имеет воспитательное значение, расширяет кругозор наших юных друзей, заставляет их полюбить мужественные и суровые профессии. А почему бы и нет?
Все это я и написал в заявке, почти дословно. Нас постоянно ругают за отсутствие современной продукции, за излишнее увлечение сказочными формами и жанрами. Впрочем, когда ругают, то называют это не увлечением, а штампом. Слово достаточно резкое и в меру оскорбительное. Дескать, и мыслите вы штампами, и живете штампами, и все вы какие-то заштампованные. И на это обстоятельство я мимоходом намекнул в своей заявке, придав ей некоторую наступательность. Мол, попробуйте отказать. «Серия найдет свое место и дома, на детской полке, ее с удовольствием примут в детских садах, школах, она позволит нашим ребятам разыгрывать интересные сцены из производственной жизни, поможет им приобщиться к большим задачам, стоящим перед обществом».
Что делать, если изнасиловали единственную внучку. А насильники не понесли наказание? Есть много вариантов, но самый лучший — смыть оскорбление кровью. Именно такой вариант выбирает ворошиловский стрелок, уставший от жизни и от обид. Он берет в руки оружие…По мотивам этого замечательного романа был снят одноименный фильм, ставший шедевром отечественного киноискусства.
Отрезанная голова незадачливого осведомителя еще не самое страшное, с чем приходиться сталкиваться следователям прокуратуры, бросившим вызов наглой банде, хозяйничающей на улицах города. Убийства, изнасилования, шантаж, дерзкие налеты — кажется, ничто не в силах остановить жуткий уголовный маховик. Но опьяневшим от крови бандитам противостоят достойные противники.
Убийство одного из жильцов - не очень приятное событие для соседей. И когда пенсионерку Екатерину Касатонову пригласили в качестве понятой на осмотр места преступления, она согласилась только из уважения к органам правопорядка. Но вот чего она даже не могла предположить, так это того, что ей самой придется расследовать это дело и вычислять убийцу. И даже следователь прокуратуры пасует перед чисто женской логикой.
Дуплет из обреза, оборвавший жизнь самого обычного человека, положил начало серии загадочных, с непонятными мотивами, убийств. Следователь Пафнутьев провел расследование скрупулезно и вышел на организованную преступную группу. Все бы ничего, но в ее составе оказались несколько крупных городских чиновников. Пафнутьева вызвали на ковер, пригрозили расправой, если он не прекратит дело. Но как он может прекратить, если один из бандитов передал в его руки компромат на всю городскую верхушку? Теперь следователь просто обязан разоблачить эту коррумпированную мразь.
Дуплет из обреза, оборвавший жизнь неприметного человека, положил начало серии убийств. Следователь выходит на целую банду, среди членов которой ряд крупных городских чиновников. Неожиданно интересы следователя и интересы одного из убийц, который не ведает жалости и не признает никаких законов, совпадают.
Пафнутьев уже начальник следственного отделения и ему с друзьями предстоит уничтожить банду, которая буквально творит немыслимое: убивает легкомысленных пенсионеров, захватывает квартиры, продает на Запад младенцев из роддома, оружие...
Работа представляет комплексный анализ антропологических и этических учений с древнейших времен до современности в их взаимозависимости и взаимовлиянии. Адресуется студентам и аспирантам гуманитарных вузов, а также широкому кругу читателей.
Штрихи к портретам известных отечественных и зарубежных деятелей науки: академиков – Г. Марчука, Л. Окуня, Ж. Алферова, А.Сахарова, С.Вавилова, Ф.Мартенса, О.Шмидта, А. Лейпунского, Л.Канторовича, В.Кирюхина, А.Мигдала, С.Кишкина, А. Берга, философов – Н.Федорова, А. Богданова (Малиновского), Ф.Энгельса, А. Пятигорского, М.Хайдеггера, М. Мамардашвили, В.Катагощина, выдающихся ученых и конструкторов – П.Чебышёва, К. Циолковского, С.Мальцова, М. Бронштейна, Н.Бора, Д.Иваненко, А.Хинчина, Г.Вульфа, А.Чижевского, С. Лавочкина, Г.Гамова, Б.
После Альбигойского крестового похода — серии военных кампаний по искоренению катарской ереси на юге Франции в 1209–1229 годах — католическая церковь учредила священные трибуналы, поручив им тайный розыск еретиков, которым все-таки удалось уберечься от ее карающей десницы. Так во Франции началось становление инквизиции, которая впоследствии распространилась по всему католическому миру. Наталия Московских рассказывает, как была устроена французская инквизиция, в чем были ее особенности, как она взаимодействовала с папским престолом и королевской властью.
В книге собраны воспоминания участников Отечественной войны 1812 года и заграничного похода российской армии, окончившегося торжественным вступлением в Париж в 1814 году. Эти свидетельства, принадлежащие самым разным людям — офицерам и солдатам, священнослужителям и дворянам, купцам и городским обывателям, иностранцам на русской службе, прислуге и крепостным крестьянам, — либо никогда прежде не публиковались, либо, помещенные в периодической печати, оказались вне поля зрения историков. Лишь теперь, спустя двести лет после Отечественной войны 1812 года, они занимают свое место в истории победы русского народа над наполеоновским нашествием.
Автор книги рассказывает о появлении первых календарей и о том, как они изменялись, пока не превратились в тот, по которому мы сейчас живем. Вы узнаете много интересного и познавательного о метрических системах, денежных единицах и увлекательных парадоксах физики, химии и математики. Занимательные исторические примеры, иллюстрируя сухие факты, превращаются в яркие рассказы, благодаря живому и образному языку автора.
Одна из первых монографий Александра Койре «Этюды о Галилее» представляет собой три, по словам самого автора, независимых друг от друга работы, которые тем не менее складываются в единое целое. В их центре – проблема рождения классической науки, становление идей Нового времени, сменивших антично-средневековые представления об устройстве мира и закономерностях физических явлений. Койре, видевший научную, философскую и религиозную мысли в тесной взаимосвязи друг с другом, обращается здесь к сюжетам и персонажам, которые будут находиться в поле внимания философа на протяжении значительной части его творческого пути.