Продолжение любви - [78]

— Да, пожалуйста. — Дэвид поднял глаза от газеты.

— Дэйв, пойми меня правильно, но я хочу, чтобы ты перестал встречаться с моей дочерью, — сказал Филипп, стараясь изо всех сил казаться спокойным.

Лицо Дэвида приняло удивленно‑вопросительное выражение:

— Это она просила тебя поговорить со мной об этом?

— Черт возьми, разумеется, нет! Ты же знаешь, она безумно влюблена в тебя. Но я хочу, чтобы ты перестал морочить девчонке голову!

— А почему ты решил, что я морочу ей голову? — Дэвид сделал ударение на слове «морочу».

Злость вспыхнула в Филиппе внезапно, у него даже потемнело в глазах. Он надеялся, что они поговорят по‑человечески, разберутся во всем и, возможно, вместе найдут нормальный выход из ситуации. Но Дэвид явно не стремился облегчить ему задачу. Наоборот, он, казалось, отгородился от Филиппа как стеной и думал о чем‑то своем, машинально переворачивая газетные листы. Филипп почти физически ощутил эту отстраненность.

— Так почему ты решил, что я морочу ей голову? — резко повторил Дэвид свой вопрос, откладывая газеты в сторону.

— Потому, что ты не любишь ее, потому, что ты на двадцать лет старше. Потому, что ты никогда не оставишь Лиз, а значит, у Люсии с тобой не может быть будущего.

Дэвид усмехнулся:

— В мире есть вещи, которые мы не властны изменить, урегулировать их наличие или отсутствие. Одна из таких вещей — любовь. Либо она есть, либо ее нет… Причем тут Лиз, разница в возрасте? Убить любовь можно только вместе с людьми. Или же она умрет сама, когда ей будет угодно. Почему ты считаешь, что она бывает счастливой только в браке?

После этих слов, сказанных лениво‑поучительным тоном, Филиппу захотелось ударить Дэвида и в любимых выражениях Соледад высказать свое мнение о нем.

Но лицо Маковски внезапно смягчилось, и неожиданно он сказал:

— Не волнуйся, Филипп, все и так скоро закончится. Я тебе обещаю.

С минуту мужчины молча смотрели друг на друга. Филиппа поразила не столько резкая перемена тона, сколько какая‑то затаенная боль, вдруг проявившаяся в глазах Дэвида. Нужно было что‑то сказать, а что — он не знал.

— Спасибо, — неожиданно для самого себя выговорил он. — Пожалуй, мне пора ехать домой. — И быстро вышел, хлопнув дверью.

Дэвид даже не обернулся.

* * *

— Эйприл, а воспаление легких длится долго? — спросила она как‑то невзначай, катя по скользкому, как лед, полу супермаркета загруженную пестрыми пакетами тележку.

— В среднем месяц.

— Какой ужас!

— Ты что, никогда не болела?

— Мама говорила, что в детстве, но я не помню.

— Счастливая. Останься ты в Англии, вряд ли бы имела такие пробелы в познаниях. Как ты думаешь, сможем мы приготовить ягненка в красном вине?

Люсии было не до ягненка… Месяц! Через месяц ей уже придется привыкать к однообразным учебным будням.

Дэвид исчез с того самого вечера. Люсия изо дня в день казнила себя за то, что не может осмелиться набрать его номер, спросить у Лиз или Терезы, как ни в чем не бывало, о его самочувствии, попросить пригласить его и сказать: «Ну что, я остаюсь?» Он ответил бы: «Да». В этом не было сомнений. Она помнила его объятия так, как будто на ее теле еще оставались следы его рук… Какие у него руки! Каждое их движение, что бы он ни делал, исполнено музыки. Надо же было ему заболеть в такой неподходящий момент! Решается ее судьба, а он — в кровати с градусником!

— Не могла бы ты отвлечь Бобби, иначе я не приготовлю ужин до самой ночи, — послышался возмущенный голос Эйприл.

Люсия выбралась из своего убежища и принялась трепать мягкие и шелковистые собачьи уши. Бобби исслюнявил ее руки и хотел было лизнуть в нос, но слова Эйприл неожиданно заставили Люсию резко поднять голову.

— Твой Маковски действительно недурен. Вчера у Хендерсонов он очаровал всех.

— Когда? — переспросила она умирающим голосом.

— Вчера. А что? Я чем‑то расстроила тебя?

Оставленный без внимания пес скулил что есть мочи и подпрыгивал, стараясь привлечь внимание девушки. Она нисколько не удивилась тому, что Эйприл уже все известно, ей было не до этого.

— Нет, конечно, не расстроила. А как он себя чувствовал?

Эйприл, проболтавшись, смутилась, но сразу же поняла, что это окажется безнаказанным.

— Вот сумасшедшая! Откуда же я знаю? По мне, так у этих Хендерсонов чувствовать себя хорошо может только идиот. Но ему, кажется, плевать на обстановку. Он самодостаточен.

— Я как‑то пропустила… Вы с папой вчера…

— Твой отец — редкостный зануда. Извини, пожалуйста. Вчера я была в гостях одна. — Чуть помолчав, Эйприл добавила: — Ты как будто витаешь в облаках! Завтра попросишь рассказать, ходили ли мы за продуктами и что купили? Меньше надо закрываться в своей комнате!

— Эйприл, я погуляю с собакой в парке?

— Только не очень долго. Филипп вернется с минуты на минуту.

Люсия спускалась по ступенькам, изо всех сил сдерживая сердцебиение. Запах печеного ягненка медленно рассеивался, уступая место навалившемуся невыносимо тяжелой ношей волнению. Бобби завилял хвостом и снизу послал ей вопрошающий взгляд: «Нельзя ли проворнее?» Она с грустью ответила ему: «Прости, дружок, если бы ты знал, как мне тяжело!»

Кусочки жизни никак не хотели соединяться в общую картину. Будь проклята эта душераздирающая мозаика! Что значит его невыносимый кашель? Ему плевать на свое здоровье — или он просто подавился виноградной косточкой?! Неужели какие‑то Хендерсоны для Дэвида важнее, чем ее Любовь, желаннее, чем она? Эйприл, конечно, вполне могла разыграть ее… Да они наверняка сговорились с отцом и упражняются в сочинительстве! Все это пустое, ненужное, подобные вещи нельзя замечать, нужно закрыть глаза… Но почему он не звонит? Почему не скажет, что болен — здоров — нездоровится — не в себе — или еще какой‑нибудь подобный бред. Пусть бред, лишь бы не молчание. Оно началось там, на лестнице, нет, еще в зале. Началось и не кончается…