Продавшие социализм: Теневая экономика в СССР - [96]

У тезиса о бюрократической «революции сверху» есть и недостатки. Так, в обстоятельном исследовании Эльмана и Канторовича, основанном на интервью с рядом членов прежней партийной и государственной элиты, нет никаких данных, подтверждающих теорию, что советская система якобы была свергнута самими высшими функционерами партии и государства во имя замены их прежней власти и привилегий новым статусом, основанным на частной собственности и личном богатстве.

Конкретные исследования этого вопроса, скорее, указывают на весьма любопытное обстоятельство, что данный вид руководителей являлся просто неспособным к каким-либо коллективным действиям, будь они в защиту существующей системы или ради ускорения ее краха… Эта «высшая бюрократия», если ее вообще можно было воспринимать некой обособленной группой общества, всегда была слишком социально неоднородной и разбросанной по всей системе, чтобы сыграть роль некой организованной, объединенной политической силы.

Кроме того, если принять, что именно прослойка высокопоставленных служащих явилась решающим фактором, направившим ход развития страны к капитализму, как можно тогда объяснить такой факт, что и «перестройка» Горбачева, и меры Ельцина, направленные на легализацию частной собственности и «свободного рынка», одинаково сильно ударили по интересам и положению союзной бюрократии, численность которой в то время неоднократно сокращалась.

Здесь следует напомнить, что на Западе понятие «бюрократия» воспринимается и применяется исключительно в качестве синонима чиновничьего управленческо-административно-го аппарата. У нас же под «бюрократией», как правило, понимают плохой и неэффективный образ функционирования этого аппарата.

Данные о численности кадров управления в условиях прежней социалистической системы показывают, что они были в несколько раз ниже соответствующих цифр больших компаний или государственного аппарата западных стран. Различия эти выглядят еще масштабнее, если учесть, что данный аппарат при социализме обслуживал буквально всю экономику и общественно-политическую жизнь всей страны и всего ее населения, а не только ограниченные интересы отдельных корпораций и непосредственно находящийся у власти класс капиталистов и владельцев крупной частной собственности.

По данным книги Котца и Виэра, общая численность «высшей бюрократии» и советской партийной и государственной элиты составляла примерно 100 тыс. человек. Если допустить, что они могли бы действовать некой организованной и независимой группой в защиту своих собственных интересов, то каким образом тогда можно объяснить столь очевидный парадокс, когда они с одинаковой готовностью поддерживали марксистско-ленинскую политику Андропова, ревизионизм Горбачева и «неолиберальную шоковую терапию» Ельцина? Неужели все эти, в корне отличающиеся одна от другой идеологии, могли бы одинаково обслуживать собственные интересы бюрократии?

Кроме того, процесс разграбления активов государства его бюрократической элитой даже к 1987 году все еще находился всего лишь в зачаточном состоянии, несмотря на то, что уже имелись все признаки вполне преднамеренного активного разрушения КПСС. Феномен присваивания государственной собственности набрал силу только в 1990–1991 годах, когда было уже ясным, что у причин разрухи совершенно иные источники и что они не из среды аппарата партии и управления государством. Этот аппарат, скорее, пытался приспосабливаться к происходящим событиям, чем сам вызывать их или ими руководить. Была, конечно, и часть элиты, которая, стремясь к сохранению своей власти и привилегий, приняла самое активное участие в деле разграбления государственного имущества. Это однако не означает, что сама она была среди главных зачинщиков и организаторов данного процесса.

Основная идея книги Котца и Виэра не выдерживает также критики и еще по нескольким направлениям. С одной стороны, она определенно недооценивает и умаляет значение внешнего давления империализма как фактора разрушения советской системы и государства. С другой — у авторов ее немало иллюзий в отношении самого Горбачева и его политики.

Так, например, несмотря на все уже имеющиеся неопровержимые факты, они по-прежнему продолжают называть его деяния революцией, а не контрреволюцией, как будто бы между этими двумя понятиями не существует коренного различия ни в их определении, ни в содержании. Нет практически никакой критики с их стороны и по поводу односторонних уступок Горбачева перед прокапиталистическими силами внутри страны и мировым империализмом на международной арене. Уход из Кубы и Никарагуа, поддержка США и их союзников во время «войны в Заливе» и т. д. были далеко не тривиальными знаками в области внешний политики. В конечном итоге напрашивается заключение о том, что сама постановка вопроса о якобы центральной роли бюрократической элиты в деле разрушения советской системы, как это представлено в сочинении Котца и Виэра, в действительности служит оправданием и доказательством невиновности роли самого Горбачева в данном процессе.

Бахман Ассад в своей книге также поддерживает идею об антисоветской контрреволюции, организованной «бюрократической» элитой. Однако вместе с тем он также подвергает анализу целый ряд тендендций и событий политической истории СССР, во многом, по его мнению, подготовивших и сделавших возможным приход к власти Горбачева и осуществление его разрушительного курса. Таким образом, сама идея о «бюрократической контрреволюции» у него постепенно уходит на задний план, уступая место исследованию других причинных факторов.