Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие» - [106]

Раз в три месяца айя помадила и причесывала волосы, надевала яркое сари и, распрощавшись по очереди со всеми домочадцами, отбывала в Сайдапеттаи. Там был ее дом. О том, что это далекое жилище действительно существует, можно было судить только по тому, что в конце каждого месяца во дворе позади хозяйского бунгало появлялось двое разбойничьего вида мужчин. Айя называла их не иначе как «мои сайдапеттайские бандиты».

— Зачем ты им потакаешь? — спрашивала ее иногда хозяйка.

— А что я могу поделать? Это я за то расплачиваюсь, что носила их десять месяцев. — И, получив свое жалованье, она почти все его разделяла между ними.

Она была такая старая, грузная, такая неповоротливая, что многие удивлялись, как она ухитряется влезть в автобус, добраться до Сайдапеттаи и вернуться. Но к вечеру она неизменно возвращалась и потихоньку совала Радхе подарок — пакетик мятных леденцов, — потихоньку, потому что ей много раз наказывали ни в коем случае не давать детям грязные сласти.

Однажды она уехала в Сайдапеттаи и к вечеру не вернулась. Радха стояла на крыльце, не сводя глаз с калитки. Но она не явилась и на следующий день. Радха плакала. Ее мать выходила из себя. «Может быть, попала под автобус, — говорила она. — Такая нескладная слепая дура. Удивляюсь, как этого раньше не случилось. А может, решила устроить себе отпуск. Уволю ее за это. Незаменимых людей нет. Эти старые слуги слишком много себе позволяют, надо ее проучить».

Три дня спустя айя предстала перед хозяйкой дома и низко ей поклонилась. Та не знала, радоваться ей или сердиться.

— Либо не буду больше тебя отпускать, либо можешь уходить совсем и больше не возвращаться. Почему не вернулась вовремя?

Айя залилась безудержным смехом, даже ее темное лицо покраснело, а глаза весело блестели.

— Ну что ты смеешься, идиотка, в чем дело?

Айя прикрыла лицо краем сари и выговорила сквозь смех:

— Явился.

— Кто явился?

— Да старик.

При упоминании о старике Радха, которая до сих пор стояла, крепко вцепившись в айю, высвободилась, убежала на кухню и закрыла дверь.

— Что за старик? — спросила хозяйка.

— Имени не могу назвать, — застенчиво ответила айя.

— Твой муж?

— Да, — ответила айя и неловко повела плечами. — Он хочет, чтобы я на него стряпала и заботилась о нем… Я приехала домой, а он там, сидит, как будто и не уходил. Ох и напугал же меня. Вон он, в саду. Посмотрите на него, будьте так добры.

Хозяйка подошла к окну и увидела на дорожке сморщенного старичка.

— Что стоишь да моргаешь, поздоровайся с хозяйкой, — сказала айя. Старичок с трудом поднял руку и отвесил поклон. Он сказал:

— Мне нужна Тхаи. — Было странно, что кто-то назвал айю по имени. — Мне нужна Тхаи. Пусть стряпает на меня. Пусть идет со мной, — сказал он ворчливо.

— Ты хочешь уйти, айя?

Айя отвернулась и вся затряслась от смеха.

— Он много-много лет как ушел. Был на Цейлоне, на чайных плантациях. Почем мы знали, что он вернется? Его хозяин уволил. Кто теперь будет о нем заботиться?

Через полчаса она вышла из дому, а впереди ее гордо выступал муж, уводящий свою рабыню. Она трогательно и церемонно распростилась со всеми, только Радха отказалась выйти из кухни. Когда айя, стоя перед кухонной дверью, стала умолять ее выйти, она спросила:

— Тебя старик заберет?

— Да, золотце, такой нехороший.

— Кто забыл закрыть дверь в конуру?

— Никто. Он сам ее выломал.

— Что ему надо?

— Надо, чтобы я с ним ушла.

— Не выйду, пока он здесь. Ладно, уходи, уходи, а то он и сюда придет.

И айя, прождав у кухонной двери чуть не полчаса, последовала этому совету.

Чиппи >(перевод М. Лорие )

О ранней поре его жизни я не могу рассказать подробно. Мне известно только, что родился он в Лондоне, в щенячьем возрасте провел несколько месяцев в Шотландии, а затем прибыл в Индию с неким майором и отлично провел лето в одном из гарнизонных поселков в горах. Вполне могло случиться, что он остался бы у майора, повидал бы Пешавар, Кветту и Дели и вернулся бы с этим добрым человеком в Англию, но всему помешала глупая маленькая болонка. Болонка была собственностью и баловнем майоровой жены и не пользовалась симпатией Чиппи. Однажды, когда никого не было дома, Чиппи довел до сведения этой малявки, что не одобряет ее привычки жить на коленях у дамы и лакомиться особыми сухариками; но малявке это объяснение стоило жизни. У Чиппи и в мыслях не было ее убивать, он только хотел задать ей небольшую взбучку, от такого и мышь бы не сдохла. Он был безмерно удивлен, когда болонка упала и перестала двигаться. Жена майора билась в истерике, и майор, очень преданный муж, тотчас решил, что Чиппи взбесился. Он дал слово, что на следующее же утро его пристрелит. Но тут один его друг, индиец, не веривший в бешенство, предложил взять Чиппи к себе. Некоторое время Чиппи жил у этого человека, а потом перебрался в Майсур с его братом Свами. И лучшего хозяина ни одна собака не могла бы пожелать.

Свами и Чиппи спали в одной комнате. Свами и Чиппи всегда выходили из дому вместе. Чиппи, можно сказать, стал членом теннисного клуба. Каждый вечер он ходил туда с хозяином, дожидался, когда тот выйдет на корт и начнет играть, а тогда, улизнув за ворота, обследовал соседние переулки. На площадях и перекрестках стаями бродили собаки — коричневые, черные, не поймешь какие, — они накидывались на всякого новичка. Чиппи не раз пускал в ход зубы и когти и не раз сам подвергался трепке, пока утвердил свое право разгуливать, где ему вздумается. Ничего особенно привлекательного для него эта часть города не таила; ему лишь бы было где погулять, пока хозяин играет. Наблюдать за игрой было скучновато, не разрешалось даже бегать за мячами и приносить их хозяину. И вообще, с какой бы стати этим бродягам вмешиваться в дела порядочной собаки? Чиппи потерял немало крови и шерсти, прежде чем обрел право гражданства на этих улицах.