Продавцы теней - [9]

— Я же просила здесь не курить, — недовольно молвила она и повела рукой, как бы разгоняя несуществующий дым. — И так душно, нечем дышать.

Он послушно сунул сигару обратно в карман. Лара поднялась из пены.

— Дай, пожалуйста, халат.

Он подал ей махровый халат, невольно отмечая искушенным отвлеченным взглядом человека, привыкшего профессионально рассматривать и оценивать людей, что за последнее время Лара отяжелела, поплыла, что талию ее скоро придется заковывать в корсет, а грудь драпировать, иначе с экрана полезет всякое безобразие.

Лара завернулась в халат и села к зеркалу. Принялась пристально разглядывать свое лицо. Он тоже стал разглядывать изображение в зеркале. За спиной Лары маячил он сам — массивный, широкий, кряжистый, с коротким ежиком густых жестких волос. Он перевел взгляд на Лару. Она задумчиво водила пальцем по лицу, будто не была уверена, что это именно ее лицо, и знакомилась с его линиями, а может быть, искала точку, с которой начнет сейчас бережное ублаготворение, умащивание маслами и кремами этого произведения искусства. В любом случае, это были любовные прикосновения.

Ожогин тем временем оценивал ее лицо, как только что оценивал тело. Он видел тонкие морщинки в уголках глаз, слегка опустившиеся губы, утяжелившийся овал, рыхловатую кожу. Прекрасная форма Лариного лица отрубилась и опростилась. Из дивы полезла баба.

— Знаешь, Раинька, — неожиданно для себя сказал Ожогин, — я сегодня слышал такой странный разговор… Впрочем, не важно. Я вот что подумал — может быть, нам попробовать снимать тебя через вуаль?

— Зачем? — спросила Лара, зачерпывая из баночки белое вещество, похожее на сметану, и нанося его на лицо.

— Ну, понимаешь, сквозь вуаль твое лицо станет еще загадочней. Мы добьемся, чтобы оно было немножко затенено и размыто. Ты меня слушаешь?

— Угу, — отозвалась Лара. — Зачем мне затенять лицо? Наоборот, пусть все видят, какое… ммм… ммм…

Ожогин вздохнул.

Лара тем временем священнодействовала, забыв обо всем на свете. Ее лицо постепенно теряло привычные черты, превращаясь в белую маску, сверкающую холодом алебастра, неподвижную, неживую и — неожиданно — прекрасную, как восковой цветок. Этот цветок возникал на глазах у Ожогина, опровергая все законы времени и старения, увядания и распада, и в то, что под ним скрывается несовершенная, живая, слабая, жалкая плоть, верилось с трудом.

— Н-да… Через вуаль… — пробормотал Ожогин, поднимаясь и выходя из ванной.

Входя в кабинет, он услышал, как звонит телефонный аппарат, и тут же схватил трубку.

— Да! Что?! Что значит «декорация упала»? Вы что там, спите, что ли? Ставьте обратно! Что значит «рассыпалась»? Кто ставил? Почему не послали в «Театральные мастерские» к Пичугину? Немедленно пошлите! А-а!.. Лучше я сам. Через полчаса буду!

На ходу натягивая пиджак, он выбежал из дома и вскочил в авто.

На съемках мелодраматической фильмы «Сон забытой любви» рухнули декорации. Так часто бывало — декорации мастерили из картона и тонких деревянных щитов, устанавливали наспех.

Через полчаса Ожогин был на кинофабрике. Чардынин встречал его у дверей. Оказалось, все не так страшно. И остатки декораций собрали, и в «Театральные мастерские» послали. Ожогин успокоился. Положив руку на плечо Чардынина, он медленно шел с ним по коридору.

— Послушай, Вася, — говорил он. — Вот какая идея. Мы ведь ставим лампионы прямо перед актерами, так?

— Так.

— Освещаем их спереди, и получаются не лица, а блины на сковородке. Это некрасиво, Вася. Вот в «Осенней элегии любви» Милославскому один глаз перекрасили, а другой недокрасили. И все видно. На экране, Вася, все видно, пойми.

— Понимаю.

— А ведь можно как-то затенить, чтобы публике в глаза не бросалось. Или сделать эдакую романтическую дымку. Чтобы фигуры были как в тумане. Или, наоборот, просветить их насквозь, вроде как пронзить солнечным светом. Совсем другая экспрессия. Как думаешь, Вася?

— Я думаю, Саша, Эйсбара надо позвать.

— Что за птица?

— Птица любопытная. Мастер по электричеству. «Электрические вечера в саду „Эрмитаж“» знаешь? Его рук дело. И у нас тут крутится. С лампионами возится. Говорит, готовит световые эффекты. Видовые сам снимает. Помнишь, недавно помер японский посланник? Еще пышная церемония была, когда покойника отправляли… Эйсбар оказался такой ушлый, прямо ты в молодости. Чуть в гроб не влез со своим киноаппаратом.

— Ну, зови своего вундеркинда.

Чардынин крикнул помощника.

— Эйсбара бы мне, и поскорее.

— Да тут я! Все слышал! Сейчас, только выберусь, — раздался придушенный голос, и из-за наваленных в углу старых пыльных декораций выскочил чумазый человек в грязной расстегнутой рубахе и покатился прямо Ожогину под ноги.

Ожогин отшатнулся. Человек был похож на черта. И пахнул так же. Дымно и неприятно.

— Эйсбар, — представился человек и протянул Ожогину черную руку.

Глава IV. Электрический вечер в саду «Эрмитаж»

Кофе закипел и начал переливаться через край, но Ленни успела схватить турку.

Сегодня прислуга была выходная, но они с Лизхен решили не идти в кафе, а позавтракать дома. Дело оказалось непростым. Они долго пытались разжечь старую дровяную плиту, занимавшую полкухни, а когда дрова разгорелись, принялись, обжигаясь и дуя на пальцы, набрасывать на полыхающие круглые отверстия железные бублики, чтобы получились маленькие уютненькие конфорочки. Яичница благополучно сгорела — не выдержала адского пламени, — а кофе ничего, даже не пролился.