Алексей весь затрепетал от счастья. Он понял сам, что картина хороша. Он схватил кисть потоньше и снова бросился к мольберту. Рука его сделала движение написать начальные буквы его фамилии, и вдруг кисть выпала из его рук. Он схватился за голову и глухо застонал, вспомнив, что это не его картина, что под нею будет стоять имя того ужасного человека, которому он продал свой талант в тяжелую, мучительную минуту.
О, этот человек!
Вот уже около года, как он находится под его страшной властью. Он написал для него до десятка мелких картин, которые уже дали имя Марину, дали ему и великолепный заработок. О Марине писали, о нем говорили. Каждая из картин, подписанная именем Марина, покупалась немедленно, лишь только появлялась на выставке или в витрине того магазина, куда сбывал их художник.
И те, которые знали Марина по его прежним посредственным работам, удивлялись, как это сразу у него явился такой талант. Но никто не подозревал. что все эти картины писаны вовсе не Мариным, а никому не известным юношею из Вольска…
Только Алеша с каждой картиной чувствовал все больше и больше невыносимую душевную боль и муку.
За этот год никто бы не узнал в нем прежнего свежего юноши. Лицо Ратманина осунулось, как у больного. Глаза ввалились глубоко в орбиты и горели диким, лихорадочным огнем.
Сейчас это лицо, эти глаза казались еще страшнее, еще болезненнее. Мысль вертелась на одном: он должен передать Марину и эту картину! И эту, написанную кровью и сердцем. О!
Алеша схватился за голову и замер на месте. Так он просидел в глубоком отчаянии минуту, другую. Потом быстро поднял кисть и подписал ею на углу картины: Дмитрий Марин.
В эту минуту в дверь проскользнула сутуловатая фигура самого Марина.
Он приблизился к картине, взглянул на нее и невольно вскрикнул от восторга…
Глаза его загорелись торжеством.
— Хорошо, мой юный друг, превосходно! — произнес он, не отрывая глаз от картины. — Так превосходно, что хоть я условился платить вам только пятьдесят рублей — за эту картину я вам еще отдельно прибавлю двадцать пять целковых… О, Дмитрий Марин умеет ценить людей! — добавил он с гордым достоинством.
Если бы год тому назад Алеша услышал это, он был бы бесконечно счастлив. Лишних двадцать пять рублей! Ведь это для него с матерью крупная сумма!
Но теперь, когда вместе с этой картиной от него как бы отнимали кусок его сердца, он думал иначе. Ведь эта картина — это его творенье, его работа, его талант, его детище! А, между тем, его дарованием бессовестно пользуется другой человек!.. Он, Алеша, не хозяин своего создания… Он…
Алеша мрачно взглянул на Марина и, молча кивнув головою, отвернулся от картины.
— Алеша! Алеша! вы спите! этакой соня! А я вам радость принесла! Слушайте, я сейчас от магазина Ярова… Там ваша картина, а вокруг толпа народа, большущая… И все про картину говорят… Все ею восторгаются… дядю хвалят, говорят — «талант, восходящая звезда, знаменитость!» И это даже художники признают. Поймите! Знатоки! Там их целая толпа собралась… А я-то себе думаю: вот если бы Алеша услышал! А он, негодный, спит, как сурок в своей норке!
И болтая таким образом, Нюра тормошила за плечи Алексея, прикорнувшего в уголку дивана.
Солнце сияло вовсю. Лучи его, мелькая по комнате, заливали ее ярким светом.
Алеша быстро вскочил на ноги и мутными глазами уставился на девушку.
— Ха, ха, ха! — рассмеялась она, — и смешной же вы! Лохматый, заспанный! Причесывайтесь скорее! Побежим к Ярову. Послушаем, что говорят…
— Нет! я не пойду! — ответил Алеша таким упавшим голосом, что все оживление Нюры разом пропало
Чутким сердцем девушка уловила нотки отчаяния в голосе юноши.
Она мигом очутилась подле него, схватила его за руку и прошептала взволнованно:
— Голубчик, что с вами?
И вдруг, поймав брошенный на нее взгляд Алеши и прочитав в нем страшную муку и безысходную тоску, она разом поняла все.
— Бедный, бедный Алеша! — произнесла она тихо и крепко сжала руку юноши, — жаль мне вас ужасно… Дядя… дядя очень дурно поступил с вами! — и она неожиданно залилась горькими слезами. Ей было стыдно за поступок Марина и бесконечно жаль этого бедного, тихого, талантливого Алешу.
Но что же она могла сделать, бедная молоденькая девочка?
Разве только поплакать и погоревать вместе с ним!
……………………
Через два дня после появления картины в витрине Ярова Марин получил по почте конверт с огромным княжеским гербом.
В конверте лежала записка, в которой князь Увалов — один из очень известных и знатных сановников Петербурга — приглашал художника Марина пожаловать в один из ближайших дней для переговоров относительно заказа.
Марин ликовал. Его известность, очевидно, проникла в самые высокие аристократические сферы.
«Не надо показывать вида, что я очень польщен этим приглашением, — решил Марин. — Пусть знает, что я ценю себя…»
И, нарочно небрежно повязав галстук, он поскакал на Сергиевскую улицу, где жил князь.
Спустя полчаса лакей вводил его в кабинет князя. Последний сидел у стола и курил дорогую сигару.
Он слегка кивнул на почтительный поклон Марина и, указав ему на ближайший стул, начал:
— Я видел у Ярова в витрине вашу картину «Ради сына» и пришел от нее в восторг.
